он плохо, не умел развлекаться с праздной многозначительностью на физиономии. Он почувствовал себя неуютно: на Монмартре, несмотря на приветливость метрдотелей, никогда не чувствуешь себя уютно, в воздухе витает беспокойная, неутолимая жестокость.

Зажглись белые лампочки. Матье вслед за расходившимися спинами отправился на поиски. В углу было два столика. За одним из них, не глядя друг на друга, вяло разговаривали мужчина и женщина. За другим он увидел Бориса и Ивиш, они наклонились друг к другу со строгим изяществом. «Как два монашка». Говорила Ивиш, при этом она оживленно жестикулировала. Никогда, даже в минуты полной открытости, она не обнаруживала перед Матье такого лица. «Как они молоды!» — подумал он. Ему захотелось повернуться и уйти прочь. Однако он подошел, так как больше не мог выносить одиночества, ему казалось, что он подсматривает за ними в замочную скважину. Сейчас они его заметят, повернут к нему высокомерные лица, которые они приберегают для родителей, для взрослых, и даже в глубине их сердец что-то переменится. Склонившись к уху Бориса, она что-то шептала. Напустив на себя вид старшей сестры, она разговаривала с Борисом с восхитительной снисходительностью. Матье почувствовал себя немного утешенным: даже с братом Ивиш была не совсем естественна — она только играла в старшую сестру, она никогда не забывалась.

— Пустяки, — коротко засмеявшись, бросил Борис. Матье положил руку на стол. «Пустяки». Этим словцом заканчивался их разговор, точно последняя реплика в романе или пьесе. Матье смотрел на Бориса и Ивиш: они выглядели так романтично.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — вставая, отозвался Борис.

Матье бросил быстрый взгляд на Ивиш: она села откинувшись. Он увидел ее бледные и сумрачные стаза. Подлинная Ивиш исчезла. «А, собственно, почему подлинная?» — с раздражением подумал он.

— Здравствуйте, Матье, — сказала Ивиш. Она не улыбнулась, но у нее не было и удивленного или рассерженного вида; казалось, она считала присутствие Матье совершенно естественным. Борис быстрым жестом показал на толпу.

— Уйма народу! — удовлетворенно сказал он.

— Да, — согласился Матье.

— Хотите на мое место?

— Нет, не стоит; вы его уступите Лоле.

Он сел. Площадка опустела, на эстраде музыкантов больше не было: гаучо закончили свое танго, их должен был сменить негритянский джаз-банд.

— Что вы пьете? — спросил Матье.

Вокруг галдели, Ивиш приняла его неплохо: он был пронизан влажным теплом, он радовался счастливой плотности, благодаря которой чувствовал себя человеком среди других людей.

— Водку, — сказала Ивиш.

— Вот как, вы теперь ее любите?

— Она крепкая, — не уточняя, пояснила Ивиш.

— А это что? — спросил Матье, из чувства справедливости показав на белую пену в бокале Бориса. Борис смотрел на Матье с веселым изумленным восхищением, и тот смутился.

— Это отвратительное пойло, — сказал Борис, — коктейль по рецепту бармена.

— Вы его заказали из вежливости?

— Уже три недели он мне выламывает руки, заставляет попробовать. Он не умеет делать коктейли. Он стал барменом, потому что был фокусником. Говорит, это одно и то же ремесло, но он ошибается.

— Думаю, все дело в шейкере, — сказал Матье, — и потом, когда разбивают яйца, необходима ловкость рук.

— Тогда лучше было бы стать жонглером. Я бы так и не выпил эту чертову микстуру, если б сегодня вечером не одолжил у него сто франков.

— Сто франков? — удивилась Ивиш. — Но у меня они есть.

— У меня тоже, — сказал Борис, — но у него я взял потому, что он бармен. У бармена всегда следует брать в долг, — объяснил он с оттенком педантичности.

Матье посмотрел на бармена. Тот стоял за стойкой, весь в белом, скрестив руки, и с невозмутимым видом курил сигарету.

— Я бы хотел быть барменом, — признался Матье, — вероятно, это забавно.

— Это бы вам дорого обошлось, — ухмыльнулся Борис, — вы бы все перебили.

Наступило молчание. Борис смотрел на Матье, а Ивиш — на Бориса. «Я здесь лишний», — с грустью подумал Матье.

Метрдотель протянул ему карту шампанских вин: нужно было сосредоточиться, у него оставалось не более пятисот франков.

— Виски, — заказал Матье.

Внезапно он ужаснулся этой бережливости и той тоненькой пачке, что болталась в его кошельке. Он окликнул метрдотеля.

— Подождите! Лучше шампанского.

Он снова взял карту. «Мумм» стоило триста франков.

— Вам оно понравится, — сказал он Ивиш.

— Нет. Да, — заколебалась она. — Пожалуй.

— Принесите «Мумм» с красной лентой.

— Рад буду выпить шампанского, — сказал Борис, — потому что я его не люблю. Нужно привыкать.

— Вы оба какие-то противоестественные, — заметил Матье, — всегда пьете то, чего не любите.

Борис расцвел: он обожал, когда Матье говорил с ним таким тоном. Ивиш поджала губы. «Им ничего нельзя сказать, — с некоторым раздражением подумал Матье. — Всегда один из них обижается». Они сидели здесь, напротив него, внимательные и суровые; они видели его по-своему, и тот, и другой хотели, чтобы он соответствовал их представлениям. Но совпадения не получалось.

Они замолчали.

Матье вытянул ноги и довольно улыбнулся. Звуки труб, кисловатые и победоносные, временами доходили до него; у него не было желания обнаружить в них какую-то мелодию: это было здесь, вот и все, производило шум и давало ему огромное чувственное наслаждение. Разумеется, Матье очень хорошо понимал, что он человек пропащий; но здесь, в дансинге, за этим столиком, среди таких же пропащих, как и он, людей все это не имело особого значения и было совсем не тягостно. Он повернул голову: бармен все еще витал в облаках; справа от него стоял в одиночестве какой-то изможденный господин с моноклем, а другой, чуть дальше, тоже один, сидел с дамской сумочкой перед тремя фужерами; его жена и друг, наверно, танцевали, вид у него был скорее удовлетворенный: он широко зевал, прикрывая рот рукой, глазки его умильно жмурились. Повсюду улыбающиеся и чистенькие лица с изнуренными глазами. Матье вдруг почувствовал себя связанным со всеми этими людьми, которым было бы лучше вернуться домой, но они не имели на это сил и оставались здесь, куря тонкие сигареты и попивая коктейли с металлическим привкусом, они улыбались, и уши их, видимо, страдали от музыки; они смотрели опустошенными глазами на осколки своей судьбы; Матье почувствовал негромкий призыв покорного и презренного счастья: «Быть, как они…» Он испугался и, вздрогнув, повернулся к Ивиш. Какой бы она ни была злопамятной и отчужденной, тем не менее она его единственная опора. Ивиш смотрела на прозрачную жидкость, оставшуюся у нее в бокале, и беспокойно поглядывала по сторонам.

— Нужно выпить залпом, — сказал Борис.

— Не делайте этого, — остановил ее Матье, — вы обожжете горло.

— Водку пьют залпом, — строго настаивал Борис.

Ивиш взяла бокал.

— Лучше уж залпом, чтобы скорее с этим покончить.

— Нет, не пейте, подождите шампанского.