Вместе с тем проповедники не склонны идеализировать крестьянство. Они беспощадно бичуют сельских жителей за приверженность языческим суевериям. Решительно осуждают они жадность и стяжательство тех крестьян, которые пытаются оттягать полосу земли у соседей. Один такой мужик на пороге смерти увидел над своей головой висящий в воздухе большой раскаленный камень. В страхе призвал он священника. Тот спросил его, не обидел ли он кого-нибудь при помощи этого камня, и умирающий вспомнил, что перенес его на чужой участок, чтобы расширить свое поле (DM, XI: 47). Подобно этому, в другой деревне дьявол пытался воткнуть в рот умирающего крестьянина огненный кол, и выяснилось, что точно такой же кол он перенес на поле соседнего дворянина, стараясь оттягать себе кусок земли (DM, XI: 48). Нападки на крестьян, на их религиозное безразличие, разврат, бесчестность, склонность к тяжбам, клятвопреступлениям, вороватость, алчность, леность, скандальное поведение, обвинения их в том, что они мнят себя равными господам и настолько привязаны к земле, что не заботятся о небесах, и т. д. и т. п. — общее место в проповедях и других сочинениях средневековых монахов[127].

Для проповедника не существует какого-либо избранного сословия или социального разряда — все люди грешны, все подлежат суровой дисциплине в случае нарушения божьих заповедей. Повторяю, подход проповедников к социальной структуре, и в частности к ее нижним этажам, очень специфичен. Он не имеет ничего общего со взглядами благородных, высокомерно и пренебрежительно взирающих на чернь, или с оценкой вагантами мужичья как тупых животных, которых нужно попирать и обирать. И это вполне естественно. Проповедь обращена ко всем, основная масса слушателей — простолюдины. В сценах Страшного суда на западных порталах соборов, также обращенных к самым широким слоям населения, среди осужденных можно встретить фигуры королей, епископов, монахов, ростовщиков. Эти сцены истолковываются как своеобразное воплощение сатиры на разные сословия, для которых характерны специфические грехи — алчность, гордыня и т. п. Но простолюдины здесь не выделены.

Однако, как мы видели, социальное, имущественное, юридическое неравенство проповедниками под сомнение не ставится. Речь идет о необходимости для богатых и знатных щадить народ и подавать милостыню бедным и тем самым сделаться угодными Богу. Так, во всяком случае, обстояло дело в XIII веке. Но не будем забывать, что характер и тональность проповеди могли изменяться в новых социальных условиях. Вновь напомним, что среди вожаков и вдохновителей народных выступлений в последующие столетия мы найдем представителей низшего, «плебейского» духовенства. Это — особая тема, выходящая за рамки нашего анализа. Но тем не менее не следует упускать из виду, что проповедь содержала возможность куда более радикального подхода к социальной действительности[128].

Возвращаясь к «примерам» XIII столетия, нужно отметить, что проповедники не разделяют органологического учения об устройстве общества, согласно которому разные сословия, наподобие частям тела, представляют собой члены единого целого, обслуживающие друг друга. Это учение, которое пользовалось признанием в ученых кругах[129], едва ли нашло бы понимание, будучи провозглашено с церковной кафедры. Скорее уж, проповедники могли внушать своей пастве идею «призвания» (vocatio): каждый должен выполнять свое предназначение и тем угодить Творцу[130]. Один жонглер, вступив в монастырь, слышал, как братия распевает псалмы. Сам он был неграмотен и священных текстов не знал. Он задумался, как бы он мог вместе с другими монахами восславить Господа. И вот, когда все затянули псалмы, начал он, к удивлению присутствующих, скакать и плясать. «В чем дело?» — спросили его. «Вижу я, как каждый служит Богу в своей профессии, и я тоже хочу почтить Бога тем делом, какое знаю»[131].

105

Смерть-уравнительница. Ил. в книге Савонаролы «Наставление в искусстве хорошо умирать» (Флоренция, 1497).

В отдельных случаях в «примерах» встречаются перечни общественных разрядов, но, разумеется, не в теоретическом плане, а по какому-то конкретному поводу и как бы спонтанно. Это не целенаправленный «социальный анализ», это — намеки на общественную структуру, невольно прорывающиеся подчас в самых неожиданных местах. Речь в этих «примерах» идет совсем о других сюжетах и ситуациях, и тем не менее историк получает возможность несколько проникнуть в ту схему общества, которая таится в сознании проповедников. Дьявол способен принимать любой облик, даже Христа, апостолов, ангелов и святых. Иллюстрацией может служить случай, происшедший с одной женщиной в Лионе примерно в 1223 году, причем она сама и рассказала о нем Этьену Бурбонскому в присутствии доброго свидетеля, так что никаких сомнений эта история у ее автора не вызывает. Эта женщина увидела в своей комнате в великом сиянии прекраснейшего короля, окруженного двенадцатью мужами. Он назвался Иисусом Христом, а мужи, по его словам, были апостолы. Он предлагал ей всяческие дары, коль она останется ему верна в своей любви. На следующую ночь он явился ей один, склоняя ее к соитию, и обещал награду за молчание. На третью ночь псевдо-Христос пришел в менее роскошном виде, а затем появлялся у нее последовательно в облике рыцаря, клирика, крестьянина, монаха и, напоследок, голиарда. Наконец, женщина поняла обман и поспешила к священнику на исповедь (ЕВ, N 230). Таким образом, нечистый, воплощаясь в различные облики, прошел все ступени социальной лестницы от короля до шута, миновав, пожалуй, лишь бюргера. Другой бес, завладевший монахом, отвечал на вопрос о его имени: Mille artifex, ибо знает тысячу способов соблазнять людей. Он вводил в искушение великих теологов, декретистов и легистов, врачей, баронов, рыцарей, старост, купцов. Этот бес начал изображать жесты, манеры, виды служб каждого из них, сопровождая представление речами, им свойственными, вплоть до домохозяек, хлопочущих в своих комнатах (ЕВ, N 229).

106

Бедствия Иова. Миниатюра 12 в.

Как видим, перед умственным взором проповедника, когда он хочет изобразить общество в его полноте, витают многочисленные разряды, профессии и сословия. Мы не найдем в «примерах» отражения теории о трехфункциональном делении общества на oratores, bellatores и aratores, и упомянутая выше иллюстрация, изображающая духовенство, рыцарей и крестьян, нападавших во сне на короля Генриха Английского, восходит к ученой, а не к популярной традиции. Общество многосоставно, и интеллектуальные усилия проповедника направлены на то, чтобы выразить эту сложность и пестроту, а не подвести их под априорную и архаизирующую схему. Ж. Дюби с полным основанием говорит о «конкретности» взгляда на общество проповедников XIII века, в частности Жака де Витри[132]. Не прибегая к схеме, проповедник склонен перечислять, как то делает Этьен де