Ахматова сделала следующий глоток.

– Но ты ведь так не думаешь? – Орландо с опаской посмотрел на карлицу.

– Разумеется, нет. Ни одна женщина не поверит в эту чушь. – Людмила подмигнула Лиске.

– На что ты намекаешь? – не понял Орландо. – Что Фею больше не интересуют коронованные мужчины? Вон их сколько! Все троны, кроме аустрийского, где сидит ее соперница, и нихонского, заняты ими. Но до Нихона очень далеко.

Лиска и Ахматова обменялись взглядами. Орландо по собственному опыту знал, каково быть оборотнем. Но пропасть, разделяющая зверя и человека, по-видимому, не так глубока, как между мужчиной и женщиной.

– Мне кажется, Людмила имела в виду не это, – пояснила Лиска. – Темная Фея помогала Кмену вовсе не потому, что он король. Причина ее благосклонности в другом.

– Это правда, – кивнула Ахматова и макнула кекс в чашку с чаем, темным и крепким, какой любят в Варягии. – Она любит гоила, Орландо. Даже феям больно, когда их предают. Она едет на Восток не затем, чтобы найти союзника против бывшего любовника. Ей нужна та, кто может перерезать невидимую нить между ней и Кменом.

Лиска вопросительно посмотрела на Орландо. Тот схватил ее за руку.

– Извини, Людмила. Я попрошу Ольгу принести альбийский пирог, который ты так любишь. Я вернусь раньше, чем твой чай успеет остыть, и мы обсудим подробности.

В комнате, куда он втащил Лиску, ступить было некуда из-за книг и разных бумаг. Лиска обратила внимание на аптечный шкафчик у двери. Орландо выдвинул один из его ящиков и достал покрытые чешуей перчатки.

– Память о родине, – объяснил он, надевая их. – Как-то раз Морж поручил мне выяснить, не путался ли его министр иностранных дел в молодости с русалкой. Собственно, с первого взгляда на дочку министра все становилось ясно. Но я не выдал ни ее, ни отца. В благодарность девушка подарила мне перчатки, которые якобы могут распознать настоящую любовь. Ты позволишь?

Орландо щелкнул в воздухе пальцами, и вдруг в его руке появилась тоненькая золотая нить, совсем как у внучки Бабы-яги.

– Любовь, – кивнул он, – самозабвенная и глубокая, как океан. – Он протянул руку, и нить замерцала в воздухе, подобно лучу. – Боюсь, отношения тут ни при чем. Нить появляется несколькими днями позже, чем чувство.

Стоило Орландо опустить руку, как нить исчезла. Как будто и впрямь была не более чем заблудившимся в захламленной комнате солнечным лучиком.

– Золотая пряжа, или невидимые узы. Она прочна, как и все нити судьбы. Лишь той, что ткет из них узоры, под силу их разорвать.

– La Tisseuse de la mort et l’amour[10]. – Лиска повторила имя, которое помнила с детства. В Аустрии ее называли Ткачихой.

До сих пор Лиске и в голову не могло прийти, что когда-нибудь она сможет сочувствовать Темной Фее. Но слова Орландо напомнили ей лицо Феи в день Кровавой Свадьбы, когда она взглянула в глаза Другой, и дни, когда сама Лиска, измученная любовью, была готова отправиться на поиски Ткачихи.

– Ткачиха, да, – кивнул Орландо. – Так называют ее на всех языках. Некоторые народы даже верят, что их три сестры. Но в одном все легенды сходятся: смертным очень опасно иметь дело с ней или с ними. Потому что вместе с нитью любви Ткачиха может перерезать нить жизни. – Орландо стянул с руки перчатку. – Однако за Фею можно не волноваться. В конце концов, она бессмертна.

«И могущественней всех королей в мире», – добавила про себя Лиска.

– Не могу поверить, чтобы Фея сама не могла разрезать эту нить, – сказала она вслух.

– Такое не под силу даже ей. Мы ведь все пытались когда-нибудь сделать нечто подобное, разве не так? Вот и Фея здесь так же беспомощна, как и остальные. Пусть слабое, но утешение.

Возможно.

– Но что случится, если она все-таки разорвет нить?

Лиска спрашивала о Фее, и только о Фее.

– Любовь пройдет, я полагаю. Как заживают раны, после которых остаются только шрамы.

Только шрамы.

Орландо положил перчатки обратно в ящик.

Лиска любила его лицо. Оно успокаивало и внушало веру в лучшее. Она коснулась губами его рта прежде, чем успела что-либо сообразить. Золотое волокно. Но есть ведь и другие цвета.

Красный, например. Стоило Орландо ответить на ее поцелуй, комната Синей Бороды превратилась в цветущий луг, а тени прошлого взмыли в небо серыми гусями. С каждым поцелуем Лиске дышалось все легче, и вскоре ее пальцы уже не отличали кожу Орландо от ее собственной. Селеста. Никогда раньше собственное человеческое тело не доставляло ей такой радости.

Но Орландо не мог не видеть в ней лису, слишком хорошо знал он, что означает быть оборотнем. Он касался ее и кожей, и перьями и вместе с ней блуждал по лесу, куда до сих пор она никого не пускала, кроме Джекоба. Они потерялись там вместе. А потом Орландо услышал стук ее сердца, и оно забилось у него в ладонях, оплетенное золотыми и серыми нитями.

Минуты складывались в часы, но не существовало ничего, кроме прикосновений. Ни единого слова не слетело с ее губ, даже имени Джекоба. Одни поцелуи.

Лиса. Орландо называл ее только так. Он шептал это слово снова и снова, словно хотел убедить ее, что, целуя Селесту, любит и Лису. Они совершенно забыли о карлице и о том, что хотели у нее выведать, равно как и о горничной, которая ушла за альбийским пирогом для Людмилы.

Обо всем этом Лиска вспомнила слишком поздно.

Орландо спал так крепко, что не проснулся, когда она выскользнула из его объятий. Труднее оказалось оторвать взгляд от его лица. Лиска будто боялась, что тут же обо всем забудет. Теплое одеяло пропиталось потом Орландо и ее собственным, Лискин нос различал эти запахи. Она погладила Орландо по руке. Мягкая и теплая… Была ли Лиска счастлива? И да, и нет. Потому что все слова как-то выветрились у нее из головы, вместе с именем того, кто оплел ее сердце золотой нитью, так что Лиса совсем забыла, каково ей было когда-то без нее.

У двери она обернулась на спящего Орландо.

Серое и золотое. Она не хотела расставаться ни с тем ни с другим.

Лиска подобрала одежду с похожего на цветущий луг ковра. Вместе с человеческим платьем на полу валялась ее шкура. Как могла она так легкомысленно ее бросить?

Людмила Ахматова уже ушла, оставив для Орландо письмо. В нем содержались секретные сведения, поэтому читать его Лиска не стала.

До палат князя Барятинского путь был неблизкий, но Лиска решила идти пешком. Она успокаивалась, глядя в стеклянные витрины, но все еще не знала, плакать ей или смеяться, поэтому не делала ни того ни другого. Она словно от чего-то – или кого-то? – освобождалась, петляя по улочкам Москвы, – не то от Селесты, которая до сих пор сидела за столом Синей Бороды, не то от рыжей девочки, столько лет бегавшей за Джекобом.