Эдеме легко не заметить другой важной для Лема вещи: он впервые решился описать инопланетян и принципиально другое общество. Учел Лем и другой упрек – всегдашнее свое пристрастие к описанию межпланетных перелетов. Поэтому теперь он вообще не стал говорить о полете – «Эдем» начинается сразу с падения земного космолета на другую планету. А вот в области психологии «Эдем» был явным шагом назад: персонажи романа лишены не только характеров, но даже имен – одни лишь профессии.

Надо сказать, что первый блин отнюдь не вышел комом, хотя позднее Лем считал свой роман неудачным и не любил говорить о нем. Разумные существа с электрическими органами, состоящие из симбиоза двух биологических видов; тоталитарная власть, отрицающая свое существование; промышленность замкнутого цикла, работающая сама на себя, – от всего этого в 1958 году шла кругом голова.

Польская критика восприняла роман крайне неоднозначно, как и вышедший с ним в один год сборник «Вторжение с Альдебарана». В этом сборнике имелся психологически мощный «Молот», предвосхитивший сюжет с бунтом бортового компьютера в «Космической одиссее 2001 года»; была великолепная юмореска «Вторжение с Альдебарана», которую одно время собирались экранизировать главный комедиограф польского кино Станислав Барея и сам великий Анджей Вайда; еще присутствовали тщательно выписанные истории о пилоте Пирксе («Испытание», «Патруль», «Альбатрос»), из коих третья перетолковывала на фантастический манер знаменитое стихотворение Милоша «Campo di Fiori», а две другие поднимали вопрос надежности продвинутой техники и степени ответственности человека; кроме того, был еще неплохой «Друг», написанный довольно архаически, но, как и «Молот», посвященный теме зарождения искусственного разума, о которой Лем много рассуждал в «Диалогах»; наконец, имелись три настоящих триллера о враждебной человеку жизни: «Вторжение», «Exodus», «Темнота и плесень».

За несколько месяцев до выхода романа и сборника Лем разразился в «Твурчости» большой статьей под незамысловатым названием «Science-fiction», в которой атаковал американскую фантастику за то, что она превратилась в скопище бессмысленных коммерческих поделок и тем самым компрометирует жанр[467]. Лем не был в этом оригинален: еще в 1955 году Киёвский поделил западную фантастику на «катастрофическую» (Уэллс, Хаксли) и «научную», которая в сущности «играет роль наркотика, почти равнозначного детективам и порнографии». Творчество Лема Киёвский противопоставил обоим направлениям, назвав его произведения «утопическо-аллегорическими» и «рациональной утопией»[468].

Статья Лема вышла уже после того, как он отправил в издательства «Эдем» и «Вторжение с Альдебарана», а значит, Лем писал их в качестве антитезы американской фантастике. Удалось ли ему это? Знакомый Лема, 34-летний литературовед Влодзимеж Мацёнг, чей жизненный путь включал отсидку в советском лагере за участие в АК и подпись под резолюцией краковских писателей по делу курии, считал, что нет. По его мнению, Лем «Вторжением с Альдебарана» не оправдал надежд, так как вместо собственного метафоричного мира, на который имели право рассчитывать критики, памятуя о предыдущих творениях, создал обычные фантастические рассказы и тем самым исключил себя из большой литературы. Если же рассматривать эти рассказы с точки зрения программной статьи самого Лема в «Твурчости», то опять же ничего нового в них нет. Лем, во-первых, доказывает очевидную вещь, что человеческое сознание является наиболее… человечным (кто бы сомневался); а во-вторых, сам же нарушает свои постулаты, когда наделяет цифровые механизмы свойствами личности. Что же касается «Расследования», то там Лем совершил ошибку, когда вместо литературы поставил на первое место философию, а именно позавчерашний спор между номиналистами и реалистами[469]. В защиту Лема внезапно выступил тот самый 26-летний рецензент «Трыбуны люду» Вацлав Садковский (в будущем информатор госбезопасности), который громил его «Диалоги». По мнению публициста, сила Лема именно и заключалась в изображении людей в экстремальных условиях, как это делали Конрад и Сент-Экзюпери, поэтому Пиркс и инспектор Грегори из «Расследования» – это в сущности один и тот же герой. Правда, Садковский и тут не удержался от того, чтобы не пройтись по «Диалогам», которые он назвал «полной идейной и художественной ошибкой»[470]. Очень высоко оценили сборник «Вторжение с Альдебарана» в женском еженедельнике Zwierciadło («Зверчадло»/«Зеркало»), при этом разгромив изданную тогда же последнюю часть трилогии Боруня и Трепки: «<…> Авторам не хватило дыхания – книга нарочито туманная и неинтересная. А жаль!»[471] В «Одре» разнесли вообще всю трилогию за неправдоподобие сюжета и картонность персонажей, противопоставив ей «Людей атомной эры» Гайды, «Катастрофу на Солнце Антарктиды» Холлянека (еще один запоздалый дебют) и… творчество Лема. «Эдем» журналист назвал «сенсацией не только жанра, но и современной польской литературы»[472].

В «Тыгоднике повшехном» сделали упор на то, что вместо героики свершений Лем в рассказах о Пирксе описывает угрозы, которые могут сопровождать покорение космоса. А вот рассказ «Друг» рецензент назвал «тягомотным и неясным»[473]. В «Доокола сьвята» сделали рекламу «Эдему», мимоходом упомянув проблему, которая будет не давать покоя братьям Стругацким: можно ли вмешиваться в ход чужой истории? В «Эдеме» все просто: земляне «решают оставить все на самотек. Улетают»[474]. Восторженную характеристику Лему дал 32-летний журналист «Трыбуны люду» Януш Вильгельми – бывший участник Варшавского восстания и отставной руководитель отдела в издательстве «Чительник»: «Мы даже не замечаем, как на наших глазах вырастает наш родной Уэллс». Особенным достижением Лема он посчитал убедительный образ неантропоморфных инопланетян[475].

Положительно об «Эдеме» в авторитетном журнале «Политика» отозвалась коллега Лема по СПЛ, 39-летняя Ванда Леопольд – бывшая связистка АК и вдова одного из руководителей скаутского подполья, погибшего в Варшавском восстании[476]. А вот в «Аргументах», органе Общества распространения светской культуры, Лема упрекнули в том, что земляне-персонажи «Эдема» описаны поверхностно и ничем не отличаются от наших современников[477]. Но самое страшное обвинение в адрес «Эдема» бросил 55-летний переводчик с русского и английского Юлиан Ставиньский, годом раньше составивший первую в послевоенной Польше антологию западной фантастики. Перечислив научные и стилистические ошибки «Эдема» (особенно, что обидно, в области медицины), он предположил, что на самом деле это сатирическая вещь, ибо ее невозможно воспринимать серьезно, достаточно прочитать название![478] И это он сказал о романе, который, по словам биографа Лема, тот писал, находясь, кажется, в депрессии![479] Обвинения прозвучали и на страницах еженедельника Объединенной крестьянской партии «Орка», занимавшегося пропагандой культуры в деревне. Там роман упрекнули в хромающей фабуле, длинных описаниях и нелогичном финале. «<…> Не связана ли слабость „Эдема“ с большой плодовитостью автора „Магелланова облака“?» – задался вопросом журналист, противопоставив «неудачному» роману сборник «Вторжение с Альдебарана»[480]. Аналогично высказались в газете «Эхо Кракова»: «„Эдем“ страдает длиннотами, излишне подробными описаниями, а некоторые сюжетные нити висят поистине в межзвездной