На следующее утро я отпросился со службы, чтобы побыть в больнице во время операции. Мне пришлось ждать в мрачном коридоре с высоченными потолками, где гулял ледяной ветер и по которому сновали туда-сюда сестры, врачи, пациенты и провозили больных на каталках с кислородными подушками или бутылками с кровяной плазмой, висящими над головой. На стене я увидел плакатик: «Курить запрещается», но на него никто не обращал внимания.

Доктор Пино поговорил со мной в присутствии Элены несколько минут, снимая резиновые перчатки и тщательно моя руки пенным мылом под струей воды, от которой шел пар. Он был довольно молод, уверен в себе и говорил без обиняков.

— Все будет нормально. Но Вы ведь в курсе дела, знаете результаты обследования. Влагалище повреждено, может начаться воспаление, кровотечение. Прямая кишка тоже травмирована. От любой ерунды раны могут открыться. Вы должны вести себя осмотрительно, друг мой. Заниматься любовью крайне осторожно и не слишком часто. Во всяком случае на два ближайших месяца рекомендую воздержание. Лучше вообще к ней не прикасайтесь. А если не получается, очень-очень бережно. Она пережила тяжелое испытание. Не просто изнасилование, а самую настоящую пытку, имейте это в виду.

Я был рядом со скверной девчонкой, когда ее привезли из операционной в общую палату, огородив кровать двумя ширмами. Помещение было просторным, с каменными стенами и покатыми темными сводами — стоит на них взглянуть, как сразу вспоминаются летучие мыши, — кафельная плитка сияла безупречной чистотой. Сильно пахло дезинфицирующими средствами и щелоком. Света было мало. Скверная девчонка лежала бледная, как покойница, с полузакрытыми глазами. Узнав меня, протянула руку. Я взял ее в свои ладони, и она показалась мне такой же маленькой и худенькой, как рука Илаля.

— Все хорошо, — с нажимом сказала она, прежде чем я успел спросить, как она себя чувствует. — Меня оперировал очень симпатичный доктор. Вполне ничего себе!

Я поцеловал ее волосы, потом красивые ушки.

— Надеюсь, ты не начнешь с ним кокетничать. От тебя всего можно ожидать.

Она пожала мне руку и почти тут же заснула. И проспала все утро. Проснулась уже после обеда, жалуясь на боль. По указанию врача медсестра сделала ей укол. Вскоре появилась Элена в белом халате, принесла свитер и надела на нее поверх ночной рубашки. Скверная девчонка поинтересовалась, как дела у Илаля, и улыбнулась, узнав, что мальчик то и дело про нее спрашивает. Я просидел рядом почти до вечера, смотрел, как она ест обед, который принесли на пластмассовом подносе: овощной суп, кусок вареной курицы с вареной картошкой. Еду она отправляла в рот безо всякой охоты, только чтобы избежать уговоров и пререканий.

— Знаешь, почему тут все так хорошо ко мне относятся? — спросила она. — Из-за Элены. Сестры и врачи ее просто обожают. И вообще в больнице ее абсолютно все знают.

Вскоре всех посетителей выпроводили вон. Вечером я зашел к Гравоски, и Элена стала рассказывать мне новости. Она кое-что разузнала — посоветовалась с профессором Бурришоном. Тот упомянул одну маленькую частную клинику в Пти-Кламаре, не очень далеко от Парижа, куда уже направил нескольких своих пациентов, страдавших депрессией и нервными расстройствами. Все они, между прочим, тоже жертвы насилия. Результаты хорошие. Директор — товарищ Бурришона по учебе. Если нужно, он составит нам протекцию.

— Ты не представляешь, как мы тебе благодарны, Элена. Это именно то, что требуется. Хорошо бы как можно скорее туда попасть.

Элена и Симон переглянулись. Мы, по нашему обыкновению, пили кофе, съев на ужин тортилью с ветчиной и салатом. И выпив по бокалу вина.

— Тут есть две проблемы, — сказала Элена смущенно. — Во-первых, как ты знаешь, это частная клиника, и пребывание в ней будет стоить недешево.

— У меня есть кое-какие сбережения, а если не хватит, возьму ссуду. В крайнем случае — продам квартиру. Деньги не главное, главное, чтобы она поправилась. А вторая?

— Паспорт, который она показала в больнице Кошена, фальшивый, — объяснила Элена таким тоном, словно просила у меня прощения. — Мне пришлось как следует покрутить хвостом, чтобы администрация не донесла на нее в полицию. Но завтра же надо покинуть больницу и больше туда ни ногой — к сожалению. Я не исключаю, что, как только она выпишется, соответствующая организация получит сигнал.

— Эта дама не перестает меня изумлять! — воскликнул Симон. — Теперь-то Вы поняли, насколько убого и серо по сравнению с ней живем мы?

— А нельзя ли как-нибудь уладить вопрос с документами? — спросила Элена. — Я, конечно, представляю, что это нелегко. Не знаю, но из-за этого могут возникнуть проблемы с клиникой доктора Зилахи в Пти-Кламаре. Ее не примут, если обнаружат, что во Франции она находится нелегально. И я не удивлюсь, если сообщат в полицию.

— Вряд ли скверная девчонка хоть когда-нибудь имела настоящие документы, — отозвался я. — Я, кстати, совершенно уверен, что у нее есть не один паспорт, а несколько. Остается надеяться, что какой-нибудь из них выглядит менее фальшивым. Я спрошу у нее.

— Кончится тем, что мы все попадем за решетку, — захохотал Симон. — Элене запретят заниматься медициной, меня вышвырнут из Института Пастера. Ладно, вот тогда-то мы и заживем настоящей жизнью.

Мы дружно рассмеялись, и общий смех как-то сразу успокоил меня. Впервые за четыре последних дня я заснул как убитый, и разбудил меня только будильник. На следующий день, вернувшись с работы, я увидел скверную девчонку. Она лежала в постели, а рядом на тумбочке стоял в вазе посланный мною букет. Ей было лучше, боли ушли. Элена привезла ее, помогла подняться по лестнице, потом вернулась в больницу. Тут же сидел Илаль, очень довольный тем, что они снова вместе. Когда мальчик исчез за дверью, скверная девчонка очень тихо, словно он еще мог услышать, сказала:

— Позови Элену и Симона выпить кофе — здесь, у нас. После того как уложат Илаля. Я помогу все приготовить. Хочется поблагодарить их, особенно Элену, за то, что они для меня сделали.

Я не позволил ей вставать с постели и от помощи отказался. Сам сварил кофе. Вскоре в дверь позвонили Гравоски. Я на руках принес скверную девчонку — она почти ничего не весила, во всяком случае не больше, чем Илаль, — в гостиную и закутал в одеяло. И тогда, даже не успев поздороваться с гостями, она, сияя от радости, выпалила:

— Только не пугайтесь, ради бога. Сегодня днем, когда Элена оставила нас вдвоем, Илаль обнял меня и сказал по-испански: «Я тебя очень любит, скверная девчонка». Именно так: «любит», а не «люблю».

И, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего сомнения в том, что она говорит правду, она сделала то, чего я не видывал со времен учебы в колехио Чампаньята в Мирафлоресе: скрестила два пальца, поднесла к губам и поцеловала со словами:

— Клянусь, так и сказал, слово в слово.

Элена не смогла сдержать слез и, то плача, то смеясь, обнимала скверную девчонку. А что он еще сказал? Ничего? Ничего. Она, конечно, попыталась продолжить разговор, но мальчик словно воды в рот набрал и на все вопросы отвечал по-французски и только письменно — на своей грифельной доске. Эта фраза, произнесенная тем же тоненьким голоском, который она слышала когда-то по телефону, окончательно доказывала, что Илаль не немой.