Признательные показания на себя и своих коллег этот мерзавец выбивал у чекиста разными способами, в том числе применяя изощренные пытки. Но Питовранов вел себя стойко, с подчеркнутым достоинством, не опорочив ложью ни одного из своих коллег. После этого его стали бить следователи Рюмин и Коняхин еще сильнее. И вот однажды своим палачам он сказал:

— Хватит издеваться, давайте бумагу и ручку, я напишу… Только не беспокойте, надо собраться с мыслями.

Следователи прибодрились.

— «Потёк» Пит, — пренебрежительно заметил Рюмин.

— Не «потёк» сегодня, это случилось бы завтра. Он уже на последнем издыхании, — услужливо заметил подчиненный Коняхин.

Через три дня Евгения Петровича снова пригласили на допрос.

— Что это? — вскричал Рюмин.

— Письмо товарищу Сталину…

— О чем?

— Мои мысли по ряду актуальных проблем контрразведывательной деятельности МГБ, — гордо, твердым голосом проговорил уставший от побоев арестант… Рюмин похолодел, потом его бросило в жар: он понимал, что такой документ он не сможет утаить или уничтожить…

В декабре 1952 года Питовранов был освобожден, а после встречи со Сталиным назначен руководителем внешней разведки в лице Первого Главного управления МГБ. После смерти Сталина МГБ и МВД объединили снова. Берия стал министром большого МВД. У него были три зама: по МВД — С. Круглов, по МГБ — И. Серов и по общим вопросам — Б. Кобулов. Питовранова назначили замом к Серову. После ареста Берии и событий в Берлине летом 1953 года Питовранова направили уполномоченным МГБ в ГДР.

В 1957 году он возвратился в Москву, побывал советником правительства КНР по вопросам безопасности, а потом был назначен начальником Высшей школы КГБ. Началась хрущевская «перетряска» органов — зрелые, опытные кадры были не нужны, от них почему-то избавлялись. В 1965 году генерал-лейтенанту Е.П. Питовранову исполнилось 50 лет, и новое руководство с Лубянки объявило, что на следующий год он будет уволен.

Автор был свидетелем прощального вечера в 1966 году. Высшая школа торжественно провожала на пенсию молодого генерала. Некоторые женщины-преподаватели плакали. Мужики катали желваки и недобрым словом поминали кабинетное, никогда, возможно, не рисковавшее чиновничество. Это была месть недоброжелателей за ум, порядочность и деловитость Евгения Петровича. Потом он скажет: «Тогда впервые в жизни я почувствовал, как сильно может болеть сердце. Трудно было скрывать от друзей опустошающее и в чем-то схожее с тюремным заключением чувство безысходности».

О дальнейших путях Питовранова на гражданке — это уже другая тема.

Это было в конце 70-х годов минувшего века. Заместителем начальника военной контрразведки КГБ СССР был генерал-лейтенант Матвеев Александр Иванович. Автору этих строк, как редактору стенгазеты «Чекист», редакция поручила накануне очередного праздника Дня Победы взять интервью у заслуженного фронтовика, куратора РВСН. До сих пор эти записи остались у автора — они святые.

Созвонившись с генералом, было определено время встречи. Внешне он казался несколько замкнутым, неразговорчивым, даже хмурым человеком. В небольшом кабинете Александр Иванович сидел за столом со стопкой бумаг и что-то внимательно читал, но, когда увидел гостя в проеме двери, медленно поднялся со стула-кресла и протянул руку для приветствия. На вопросы отвечал короткими чеканными фразами. Оказалось, что война его застала в Запорожье на должности секретаря горкома комсомола. А потом по разнарядке его направили в органы военной контрразведки. Учиться чекистскому ремеслу доводилось в боевой обстановке в 983-м стрелковом полку 253-й стрелковой дивизии.

— Помню, я нашел свой полк, располагаемый в балке, в пяти километрах от Кривого Рога. Однажды в поисках комиссара полка я с дивизионным политотдельцем Петрученко оказался на подсолнечном поле. Там же я впервые увидел фашистов. Они были почему-то именно такими, какими я их представлял по кинофильмам, книгам и плакатам. Немцы надменно сидели в проезжавших машинах и мотоциклах с поднятыми головами, в расстегнутых мундирах, с засученными рукавами, готовые к насилию и убийствам. Ах, как мне захотелось полосонуть из автомата по ним. Во мне нарастали гнев и решимость вступить с ними в бой, — спокойно рассказывал генерал. — Ну я и поддался соблазну и чуть не погубил себя и старшего товарища. Когда проезжала очередная группа мотоциклистов, я, примостившись на бугорке, дал длинную очередь из ППШ. Головная машина перевернулась, и на нее наскочила другая. Образовалась свалка. Послышались стоны и крики. Пришлось срочно переменить место стрельбы. Я отбежал в сторону, метров на двести. Это спасло нам жизнь. Немцы открыли шквальный огонь из пулеметов и автоматов по полю. Из этого первого боевого крещения я сделал вывод: никогда не спеши и не руководствуйся эмоциями!

Он говорил языком опытного практика, ясно излагал мысли. О далеком прошлом военного лихолетья говорили его горящие глаза.

— Приходилось не только заниматься вопросами борьбы с вражеской агентурой, поддержания на соответствующем уровне режима секретности, выявления паникеров и членовредителей, вскрытия намерений отдельных военнослужащих перейти на сторону врага, но и наравне с другими воинами ходить в атаки и даже драться врукопашную, — откровенничал Александр Иванович. — Помню, на четвертые сутки мы с боями вышли к Днепру. К этому времени полк наш был сильно потрепан. В части осталось несколько минометов и противотанковых ружей, а личного состава — всего около трехсот человек. Мы с напарником — оперуполномоченным Панариным наряду с решением оперативных задач поднимали боевой дух воинов. Помню, пришли на позиции к солдатам, стоящим в противотанковом рву. Они сражались отчаянно, но их было мало. В поле дымились подбитые ими фашистские танки. Бойцы умудрились даже побывать в утробах броневых монстров и добыть трофеи: автоматы «шмайссеры», пистолеты и гранаты с длинными деревянными ручками.

Радость была неописуема, когда я впервые увидел работу «катюш». Они наводили ужас на врага и вызывали у нас гордость. А было это так. О скоплении немцев перед нашим участком фронта командование дивизии доложило в штаб армии: комдив просил поддержать «огоньком». Через пару часов в нашу часть прибыла группа офицеров-артиллеристов для рекогносцировки местности. Они обследовали визуально передний край противника, сделали отметки на картах и убыли. Мы думали, что нас будут поддерживать 82-мм минометы, какие были и в полку. Однако вечером этого же дня в наше расположение прибыло восемь машин, крытых брезентом. Они были похожи на понтонные установки.

А тем временем «понтоны» рассредоточились, сбросили брезентовые чехлы и стали извергать какие-то огненные стрелы. Реактивные снаряды попадали прямо в гущу скоплений фашистских войск. Поле боя превратилось в фантастическое извержение огненных стрел, летящих через наши головы. Кругом все пылало, казалось, что сама земля горит под ногами у бегающих в ужасе фашистов. Немцы, оставшиеся в живых, бросали оружие и с диким воем перепуганных насмерть зверей убегали вглубь своих боевых порядков. Увиденный эффект нашего нового оружия сильно воодушевил личный состав, и боеспособность значительно возросла. Немцы затихли…