Шли, согнувшись под огромными рюкзачищами, маленькие люди. Несли на носилках ящики под брезентом. Шли сопровождающие и отдыхающие, замыкающие шли. Всего где-то семьдесят человек входили в Чечню, неся с собой оружие, оружие и еще раз оружие. Еще медикаменты.

Прошел еще час. Звездочет снова позвал меня к смотровой щели. На тропе копошились двое.

— Что они делают? — Спросил я шепотом.

— Мины восстанавливают.

— Зачем?

— Затем, — буркнул он.

Снайперская винтовка у него была собрана давно и стояла в углу нашего временного укреппункта.

Он целился долго. То почти нажимал на спуск, то снова откладывал винт. Наконец выстрелил, а потом еще раз, еще и еще. Почти неслышно ушли пули вниз. Потом он разглядывал в бинокль содеянное, поставил винтовку.

— Пойду, однако. А ты смотри. Теперь без опаски. И если что — бей из автомата. В огне брода нет.

Второй раз в жизни я должен был прикрывать товарища стрельбой сверху. И не терять бдительности. В первый раз оплошал. Теперь было нельзя. Лимит на ошибки закончился.

Звездочет сверху был таким же маленьким, как и два тела, лежавшие на снегу. Вот он подошел к ним, сунул руку одному под горловину свитера, другому. Пульс проверял.

Мертвы.

Потом я навесил веревки, спустил рюкзаки, оружие, спустился сам.

— Страшно тебе, брат?

— Отчего это?

— Война для тебя заканчивается. Опять морока. Врать, суетиться, на хлеб зарабатывать.

— Пожалуй, страшно.

— А баба твоя как?

— Я же не знаю ее почти.

— В том-то и дело, что почти. Пошли, однако. Они только две мины поставили. Сейчас их сниму, и йес. В грузинский лес. Посмотри пока, что с документами у молодцов. Они, кстати, не чечены.

Я осторожно, чтобы не потревожить мертвых, расстегнул внутренние кармашки и достал документы.

Нечипайло и Кондратюк. Иван и Иван. Двух Иванов уложил Звездочет на тропе. Выпускников диверсионной школы. Вот корочки армейские. Зеленые. Паспортов нет — они у командира. Выдаст после того, как закончится контракт. Вместе с баксами. Там, на бесконечном пляже. Только для хохлов он весь в камушках. Это для литвинов белый прозрачный песок. А для русских — осока и крапива. А идти вдоль бесконечного оврага. На одном конце оврага — Владивосток. На другом — опять же Владивосток. А в овраге — ручей. Холодный, вкусный. А солнышко печет. И руки за спиной связаны. У кого альпинистским шнуром, у кого колючей проволокой.

Звездочет снова разобрал винтовку, завернул ее в тряпку, в свитер, уложил в рюкзак. На шею повесил КСУ, попрыгал, потряс рюкзаком.

— Ты тоже ствол повесь на шею. Теперь другие условия выживания.

Я выполнил приказание, и мы вышли.

Часа так через три к телам украинских хлопцев вернулись посланные начальником каравана люди. Осмотрев место происшествия, они доложили по рации о происшедшем, после минутного раздумья руководства получили приказ немедленно возвращаться. Караван обнаружен, и нужно спешить, так как на гребне он — легкая добыча русских. Все это выловил в эфире Звездочет и остался доволен. Мы располагались на ночлег. И только одинокий вертолет появился примерно через два часа, под самый закат, снизился, разглядел нас летчик, но ничего делать не стал. Два неизвестно каких человека — совершенно никчемная цель. Признаков активности не подают, сидят смирно. Караван рядом, за хребтом, и виден отчетливо. Невозможно единовременно спрятать такую уйму народа с грузом. А дальше дело начальства решать, как поступить с ним. Много есть разных способов и средств. Винтокрылая машина снизилась, зависла, и я прочел номер. Почему-то он мне показался знакомым. И если бы я отличался хорошей памятью на цифры, то опознал бы ту самую машину, которая появилась ненадолго перед тем, как наш борт был сбит тогда и мы со Славкой прервали свой стремительный полет над перевалами. Тот самый неопознанный борт. И значит, следовало ждать беды. Трудно мне давалось искусство постижения войны.

Пока мы ночевали и Звездочет рассказывал мне сказки про созвездия и черные дыры, на борт этот грузились интернационалисты. Полевой командир с двумя бойцами, спецназ в чеченской повседневной одежде, подогнанной и приспособленной для выполнения задачи, полковник из Москвы и некто в штатском. Погрузка проходила на опушке леса, на входе в ущелье. С грузинской стороны. И мой старый знакомый Ахмед был здесь. Строгий и сосредоточенный.

С первыми лучами солнца машина поднялась в высокое небо. И когда Звездочет простился со мной, до встречи с группой захвата оставалось не более двух часов. Потом машина поднялась и отбыла в укромное место, где, ожидая приказа на вылет, экипаж отдыхал и проводил профилактику.

Чтобы меня потом забрать без помех.

Я освободился от всего лишнего, в том числе от карты, компаса, бинокля. Только пистолет ТТ — и тот предстояло выбросить на конечной точке маршрута. Ведь, как ни крути, не было у меня разрешения на ношение оружия, тем более в чужой стране, пусть и косвенным образом дружественной.

Я поднимался наверх. Мне нужно было спешить, так как с минуты на минуту на тропе должны были показаться мои палачи. Я увидел вертолет, прикинул место посадки. И мне стало обидно. Все для меня заканчивалось. Был бы сейчас Старков рядом, он придумал бы, что делать. А Кахи ждет меня в десяти верстах, прямо у указателя. У столбика с километрами. А как будет обидно этим мужикам, когда они Старкова не найдут, а байкам о том, что он похоронен, не поверят. Но оставались еще развалины непостижимого для меня строения.

Шестиугольное это сооружение, нерушимое когда-то и строгое, должно было стать моим пристанищем, и видимо, последним. Вход в него находился с южной стороны, и я едва в него протиснулся. Каменные выступы и козырек, должно быть, для защиты от дождя. Хлад могильный внутри. Никаких бойниц и окон. Так что отстреливаться можно только через вход, предполагая, что чеченцы в этом месте не станут метать гранаты и запускать «шмеля». Да они просто войдут и задушат меня руками. Я оказался на чужой территории и прав на мусульманские святыни не имел. Никакого отношения не имел и к их могилам в принципе. У меня свои, русские, за спиной, и то, что они разбросаны по всему миру, вряд ли мне поможет.

С восточной стороны домяры этого нашлось круглое отверстие, и через него-то я и нырнул в святилище. Рука скользнула по выступу для затворного камня, но самого его на месте не было.

Я оказался в помещении ниже уровня пола. Скудный свет, проникавший сюда, позволял разглядеть добротное четырехугольное помещение, сложенное из каменных плит.

Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядел гладкие ровные дубовые доски. Им так много лет. И я лег туда, в самую дальнюю нишу, рядом со скелетом. Это не древнее было захоронение, а бедолага какой-то полуистлевший, печальный гость Кавказа, а может быть, уроженец. Кости с легким стуком сдвинулись и распались. Остатки плоти присохшей пахнули омерзительным и великим запахом вечности. Положил пистолет на живот, вжался в дно гроба. Какая-то косточка попала все же под левую лопатку, и я хотел было передвинуться, но замер, так как услышал голоса. А говорили по-русски.