— Смахивает на то, что происходит ночью в субботу в полицейских участках. Что еще?

— А дальше дело становится более интересным. И гнусным. Это было одно из тех дел, которые прокуратура расследовала и довела до суда, вынесшего приговоры обвиняемым. Супруги Ливерсидж сообщили мне лишь, что шли разговоры о пытках, о детях, которых принуждали пить мочу и есть… Господи, Алан, я не сильно брезгливая, но от этого меня выворачивает наизнанку.

— Ничего удивительного…

— Их подвергали унижениям, — продолжала Дженни. — Мучили, держали по многу дней в клетках без еды, использовали в качестве сексуальных объектов в сатанинских ритуалах. Одного ребенка, девочку по имени Кэтлин Мюррей, нашли мертвой. Ее останки хранили следы пыток и сексуального насилия.

— А как она умерла?

— Ее задушили. До того ее избивали и морили голодом. Причиной, побудившей заявителя обратиться к властям, послужило то, что Кэтлин перестала посещать школу.

— И все это было доказано в суде?

— Убийство — да. Обвинение в ритуальных сатанинских действиях не выдвигалось. Мне кажется, прокуратура опасалась, что на процессе все, связанное с сатанизмом, прозвучит как бессмысленное бормотание.

— Ну и как это обнаружилось?

— Кто-то из детей рассказал об этом позже, в приемной семье.

— Люси?

— Нет. По словам супругов Ливерсидж, Люси никогда не рассказывала о том, что было. Она просто прошла через это и оставила все позади.

— Такие случаи еще были?

— Поступили аналогичные заявления из Кливленда, Рочдейла и с Оркнейских островов, их проверили, и весьма скоро разгорелся настоящий общенациональный скандал. Газеты запестрели заголовками типа «Эпидемия насилия над детьми». Социальные работники стали проявлять повышенную активность… запросы в парламент… в общем, шум был великий.

— Я помню, — со вздохом произнес Бэнкс.

— Большинство дел не дошло до суда, и никто не хотел говорить о расследовании, в котором вскрылась правда. В общем, Олдертхорп оказался не единственным. Подобная ситуация была выявлена в восемьдесят девятом году в Ноттингеме, там были обвиняемые, получившие сроки, но широкой огласки делу тогда не дали. В результате последовал доклад судьи Элизабет Батлер-Шлосс и последующая корректировка Закона о правах ребенка.

— А что произошло с настоящими родителями Люси?

— Их посадили. Супруги Ливерсидж не знают, по-прежнему они в тюрьме или вышли…

Бэнкс глотнул виски и бросил окурок в камин:

— Значит, Люси воспитывалась в семье Ливерсиджей?

— Да. Кстати, она изменила имя. Раньше ее звали Линда. Линда Годвин. Когда поднялась вся эта шумиха, она решила сменить имя. Приемные родители заверили меня, что все было легально.

Линда Годвин, она же Люси Ливерсидж, она же Люси Пэйн, подумал Бэнкс. Интересно…

— После их рассказа, какая она хорошая и способная, я все же услышала признания, что жизнь Люси была совсем не «обычной» и «нормальной», в чем они пытались меня уверить, — продолжала Дженни.

— Вот как?

— Первые два года, от двенадцати до четырнадцати лет, Люси была ну просто золотой девочкой, спокойной, смирной, внимательной и отзывчивой. Они даже беспокоились, не является ли это следствием полученной психологической травмы.

— А дальше?

— Люси даже некоторое время наблюдалась у детского психиатра. А с четырнадцати до шестнадцати она как с цепи сорвалась: перестала посещать психиатра, у нее появились парни, родители подозревали, что она занимается сексом, а потом эта история с травлей.

— Что за история?

— Ливерсиджи сказали мне: в первый раз, когда Люси обвинили, что она преследует девочку, требует у нее денег, они посчитали это случайностью и не приняли никаких мер, но Люси не унялась, потому они взялись за нее вместе с учителями и психиатром. Люси притихла. Следующие два года она казалась более замкнутой, стала менее активной, успешно окончила школу и нашла работу в банке «НэтУэст» в Лидсе. Это было четыре года назад. Казалось, что она не хочет общаться с приемными родителями. По-моему, и для них это было большим облегчением.

— Почему?

— Не знаю. Считай это интуицией, но у меня возникло ощущение, что они наконец-то прекратили опасаться Люси — того, что она сможет манипулировать ими. Хочу напомнить, это лишь неясное чувство.

— Интересно. Ну, продолжай.

— Они виделись с ней все реже, после того как она сошлась с Терри. Когда они сказали мне об этом, я решила, что именно он был инициатором разрыва с семьей и друзьями. Так обычно поступают насильники, однако теперь мне кажется, что это была ее идея — изолировать себя от всех. Ее подруга с работы, Пат Митчелл, сказала то же самое. Встреча с Терри совершенно изменила Люси, отдалив ее от прежней жизни и привычек.

— Следовательно, она либо оказалась у него в подчинении, либо обрела новую жизнь, которая оказалась предпочтительней прежней?

— Да.

Дженни рассказала ему о том, как Люси попробовала себя в роли проститутки. Бэнкс ненадолго задумался, а потом сказал:

— Это действительно интересно, но ничего не доказывает.

— Я рассказала тебе обо всем, что может иметь хоть какое-то отношение к делу. Этот случай свидетельствует о ее чудачествах, но не является поводом для ареста, иначе половина населения уже сидела бы за решеткой.

— Да больше половины. Но что важно, Дженни, — ты помогла мне сформулировать новую версию, следует над ней подумать. В частности, участвовала ли сама Люси в насильственных действиях в Олдертхорпе? Я помню, в то время писали об участии некоторых детей, что постарше, в насильственных действиях против младших братьев и сестер.

— Но что это даст, даже если удастся доказать, ведь срок давности истек?

— Пока не знаю, Дженни. Просто размышляю вслух. Что ты собираешься делать дальше?

— Завтра поговорю с кем-нибудь из работников социальной службы, попытаюсь узнать, кто принимал участие в этом деле.

— Отлично. А я, как только выберу свободную минуту, выясню, какие сведения есть в полиции. Обязательно должны быть отчеты, документы. Ну а потом?

— Хочу съездить в Олдертхорп, поговорить с людьми, которые помнят эту историю.

— Только будь осторожной, Дженни. Там многие еще не успокоились после испытанного ужаса, хотя прошло уже девять лет.

— Постараюсь.

— И не забывай, в деревне могут оставаться и те, кому в свое время удалось скрыться от расследования, и сейчас они могут посчитать твой приезд началом нового разбирательства.

— Это как раз и придает мне уверенности в собственной безопасности.

— А другие дети… Тебе о них что-нибудь известно?