– В том-то и дело, что нет. Я тут кое-что выяснил. У этих сволочей такая лапа в прокуратуре и в прессе, что с ними не связываются ни менты, ни ШАБАК. Анархисты опасаются только ребят из «Заслона». Есть такая команда, ребята из боевых частей, в основном из «Голани». Я знаю парня, который там верховодит. Младше меня на десять лет, но встречались на сборах. В общем, они собирают данные о «Союзе» и других таких же конторах. Пробираются туда под видом сочувствующих, делают записи скрытой камерой, а потом публикуют. Телеканалы их не привечают, но есть интернет. Короче говоря, Бетти, это политика. Понимаешь? Политика. Мы с тобой когда-нибудь ввязывались в политику? Учти: это может оказаться опаснее нашей профессии.

Это и в самом деле было что-то новенькое. В политику мы действительно еще никогда не ввязывались… Я обещала своему партнеру хорошенько подумать, стоит ли продолжать, а пока прогнала его домой, к малышу. Чем крепче он привяжется к Арику, тем лучше для будущего. Оставшись одна, я перебралась на тахту и долго лежала без сна, уставив глаза в заросший многолетней плесенью потолок. Политика… Почему бы и нет? Возможно, это как раз та замена, которая подойдет моему Мики.

Прежде всего, мне не верилось, что политика может быть опасней работы наемным хитманом. Какая там вообще угроза? Что не выберут на должность? Что обольют грязью в газете? Подумаешь, от таких несчастий еще никто не умирал. Но не на пустом же месте сам Мики полагал это занятие чрезвычайно опасным? Вообще говоря, уже одно сознание этой опасности – неважно, реальной или надуманной – будет для него бесценным источником столь необходимого ему адреналина. Неужели всемогущий Господь, в неизбывной щедрости Своей, ниспослал нам кардинальное решение всех наших проблем? Или Мики все-таки прав, и нам не следует вступать на совершенно незнакомую почву?

Мучимая сомнениями, я задремала только под утро. Меня разбудил звонок в дверь. На пороге стоял очкастый Мени.

– Ты что, еще не готова?!

– Дай мне две минутки! Всего две!

Я сделала вид, что не удержала простыню на груди, и очкарик тут же переключился с гнева на режим глубокой задумчивости. На улице, к моему великому удивлению, ждал экскурсионный автобус. После вчерашнего разговора с Мени я думала, что мне предстоит путешествовать втроем с двумя девушками. Но нет: в салоне привольно разместились как минимум две с половиной дюжины пассажиров. Кого-то тут я видела впервые; другие, в том числе Карподкин, были завсегдатаями бара «Red&Black». В задней части автобуса громоздились стопки флаеров, а также груда плакатов и четырехцветных арабских знамен.

Мени повел меня знакомиться с американками – двумя блондинками с идиотской американской улыбкой на устах. Одна, чопорная и плоская, как сушеная селедка, внешне напоминала Жаннет, а потому сразу мне не понравилась. Ее звали Рэйчел. Другая, Мира, была, напротив, приятной полненькой хохотушкой. Обе зачем-то постоянно кивали, как болванчики из Чайнатауна, и через два слова на третье вставляли «Really?!», всякий раз придавая этому восклицанию подходящий к конкретной фразе смысл.

– Из какого ты университета? – спросила Рэйчел, когда Мени отошел.

– Джей-Эф-Кей, – призналась я. – А вы из какого?

– О! Really?! В Израиле есть университет имени Кеннеди? – удивилась Мира.

Я добросовестно покивала в ответ.

– А мы из Юсиэлэй! – доверительно кивая, сказала ее сушеная подруга. – Really!

– О! Really?! – воскликнула я. – В Америке есть университет имени Юсиэлэй?

– Really! – сквозь смех отвечали подруги, синхронно качая блондинистыми кочанами.

День предстоял жаркий. Как видно, для лучшей вентиляции с одновременной защитой от жгучего туземного солнца американки надели одинаковые полупрозрачные кисейные блузки. И если у плоскогорно-равнинной Рэйчел не просвечивало ничего примечательного, то внушительные прелести Миры возвышались под легкой тканью, как купола сразу двух вашингтонских Капитолиев – по одному на каждую партию, во избежание междоусобицы. Непривычные к подобной роскоши анархисты прятали глаза – за исключением патлатого Карподкина, который, напротив, принялся прогуливаться по проходу и всякий раз, минуя наш ряд, вздыхал и присвистывал.

Заметив это, подруги возмущенно зашептались, а затем позвали на подмогу меня.

– Басшиба, Басшиба…

– Батшева, – поправила я. – Что случилось?

– Басшиба, кто здесь гендер полиси?

– Никакой полиции, – успокоила я американок. – Ни на тендере, ни на джипе. Здесь только свои.

– Really?! – саркастически возразила Рэйчел. – А это что такое?

Мимо уже в сотый раз дефилировал Карподкин, поедая глазами вашингтонские купола.

– Сексуал харрасмент! – пискнула Мира. – У нас в Юсиэлэй за такое сажают минимум на три года! Я хочу подать заявление в полицию! Прямо сейчас! Кто здесь гендер полиси?

Мне стало жаль Карподкина.

– Ах, вы об этом! – я презрительно отмахнулась. – Не обращайте внимания, он дебил.

Блондинки захлопнули разверстые рты и возмущенно уставились на меня.

– Как можно, камрадка Басшиба? – прошептала Рэйчел. – Неужели у вас в Джей-Эф-Кей еще употребляют Дислово? Really?! Теперь нужно говорить «интеллектуально альтернативный»!

Я мысленно выругалась, обильно используя при этом слова, начинающиеся со всех букв матерного алфавита. Общение с этими американками напоминало хождение по минному полю. Надо было просить не две тысячи, а минимум пять…

– Само собой, камрадка Рэйчел. Really, мы в Джей-Эф-Кей еще слишком отсталые… вернее, как бы это сказать…

– Альтернативно продвинутые, – подсказала Мира.

– Вот-вот, альтернативно продвинутые, – с облегчением подтвердила я. – Знаете, оккупация, подавление свобод…

Подруги сочувственно закивали.

– И все же, – после некоторой паузы проговорила Рэйчел. – Не такой уж он интеллектуально альтернативный, чтобы не нести ответственность за сексуал харрасмент. Really, у нас в Юсиэлэй за это арестовывают без лишних разговоров.

«Да и хрен-то с ним, с этим Карподкиным, – подумала я. – Какого черта я его защищаю? Кто он мне, этот патлатый зомби? Друг? Брат? Пускай жрут…» Но что-то мешало мне бросить своего тель-авивского дебила на съедение американским крокодилам.

– Конечно, конечно, – согласилась я. – И все же, камрадки… Не подумайте, что я его оправдываю, но тут особый случай. Камрад Карподкин стал деби… вернее, приобрел свою интеллектуальную альтернативность во время борьбы с оккупантами. Его завалило песком в туннеле, который он самолично строил для соединения с силами палестинского сопротивления. Пока другие камрады откопали товарища, нехватка воздуха нанесла непоправимый вред… вернее, способствовала появлению у него интеллектуальной альтернативности. Никто не говорит, что это плохо: как известно, все люди равны, но все же следует учитывать конкретные особенности. Предполагают, что оккупанты специально пригнали тяжелый бульдозер, чтобы разрушить туннель камрада Карподкина…