Подобная невеселая перспектива составляла предмет вечных переживаний любого военачальника. Один из очевидцев описывает, как заразная болезнь распространилась среди воинов французского осадного войска у Авиньона, на юге Франции, в 1226 году: «С трупов людей и лошадей поднялась огромная стая черных мух, которые проникали в шатры, палатки и под навесы. Не в силах отогнать мух от чашек и тарелок, многие внезапно умирали». Именно во время этой осады умер от дизентерии сын Филиппа II, Людовик VIII. Идея о забрасывании осажденных кусками разлагающегося трупного мяса представляется весьма знакомой, однако эпидемии должны были в не меньшей степени опасаться и сами осаждающие. В 1250 году в Брешии (Ломбардия) среди городских животных возникла опасная эпидемия. Животных вывели за ворота, чтобы они смешались с животными из лагеря осаждающих.

По мнению некоторых историков, информация Гийома Бретонского о «бесполезных ртах» отдает неуместным сенсуализмом. Подобные же упреки адресуются монахам, писавшим о средневековой войне. Вообще, многие средневековые хронисты были склонны к преувеличению, особенно когда дело касалось каких-то мрачных подробностей, но это само по себе не опровергает сути повествования. А что могли чувствовать люди, зажатые фактически между двух огней на голых скалах, не имеющие пищи и крыши над головой, чтобы выдержать сырую и холодную зиму? Разве их участь не была ужасной? Конечно, самый зловещий и мрачный эпизод у Шато-Гайара — это поедание новорожденного младенца. Это может быть чистым вымыслом, а может и не быть. В этом смысле бумага или пергамент все стерпят. Однако в таких ситуациях вполне могли иметь место факты каннибализма, и здесь уже не до литературных аллегорий. Репутацию каннибалов приобрели истощенные тафуры во время первого крестового похода. Летописцы сообщают о поедании человеческой плоти в Мааррате в 1098 году. Рассказы о каннибализме сопровождают также осады Кале и Руана во время Столетней войны. Хуже того, Фруассар и ряд других историков пишут о насильственном каннибализме, насаждаемом из садистских побуждений — речь идет о Жакерии во Франции. Даниэль Бараз продемонстрировал, как обвинение в каннибализме зачастую применялось в качестве способа по возможности сильнее очернить противника. Что касается событий у Шато-Гайара, то отношение Гийома Бретонского к мирным жителям пропитано глубоким сочувствием: ведь их реальный враг пребывал в безопасности за толстыми стенами замка. Более того, летописец не скрывает, что суровые испытания беженцев начались с прямого указания того же Филиппа.

И, наконец, в повествовании Гийома Бретонского есть черты реализма, поражающие своими параллелями с современностью. Те, кто выжил, разделили судьбу многих голодающих пленников нацистских концлагерей, когда Филипп велел дать им пищу. Так, в Бельзене британские солдаты накормили множество узников местного лагеря смерти, отчего у несчастных началось желудочное кровотечение. Упоминание о человеке, отказавшемся отпустить хвост собаки, сходно с эпизодом с членами экипажа китобойного судна «Эссекс», потерпевшего кораблекрушение в 1820 году. Когда их шлюпку, наконец, обнаружили, то двое оставшихся в живых моряков не хотели расставаться с костями, которые все время глодали, стремясь продлить свое существования. Это были кости других моряков, их товарищей…

Безье, 1209

Когда речь идет об эксцессах и произволе средневековых войн, то обычно в качестве примеров приводят крестовые походы. Их рьяные религиозные мотивы, естественно, представляли главный предмет для всяческого обесчеловечивания противника. Тот факт, что крестовые походы совершались в приграничные территории христианской Европы и были направлены против людей совершенно иной культуры и общественного уклада, делал условия для совершаемых зверств еще более приемлемыми. Это подтверждают жестокие войны с мусульманами на Ближнем Востоке и Пиренейском полуострове (Реконкиста), а также против варваров на границах Восточной и Северной Европы. Альбигойский крестовый поход в начале XIII века был в этом смысле не менее ужасным, чем остальные. И все-таки, поскольку события развивались на юго-западе Франции, здесь не шла речь о межгосударственном противостоянии, а различия между участниками конфликта носили, скорее, религиозный, а не этнический характер. Поэтому при попытке найти объяснение имевшему место чудовищному кровопролитию есть соблазн опереться на острые религиозные расхождения противоборствующих сторон, однако ответ получится неполным. Чтобы целиком понять случившееся, мы должны снова исследовать пресловутую военную необходимость.

Альбигойский крестовый поход начался летом 1209 года. За год до этого он был провозглашен папой Иннокентием III против графа Раймонда VI Тулузского. Это произошло после убийства папского легата Пьера Кастельно, которое якобы совершил вассал графа. Упомянутый легат прибыл на юг Франции, чтобы заставить светских правителей вроде Раймунда искоренить катарскую ересь. Антиклерикальное движение богомилов, возникшее на Балканах, оказало влияние на дуалистическую религию катар, в которой добрый бог духовного мира находился в вечном сосуществовании со злым богом материального мира. Чтобы освободить свои души от материальных уз человеческого бытия, катары стремились обрести форму чистоты, определяемую их названием (катары — в переводе с греческого «чистые, неоскверненные»). Это закреплялось молитвами в определенные часы пятнадцать раз в течение дня и ночи, а также отказом от таких житейских, светских вещей, как молоко, яйца, мясо и половые сношения. Мировоззрение катаров получило большое распространение. Подавление этой ереси доставляло Церкви нешуточную головную боль, поскольку у многих представителей знати и высшего духовенства были родственники, проповедовавшие еретические идеи. С учетом веры в двух богов, отрицания Святой Троицы и — что самое страшное, — отречения от римской католической церкви, было проще считать своенравное катарское христианство не еретическим течением, а другой религией.

Политическим оплотом еретиков являлся город Альби, расположенный к северо-востоку от Тулузы. С учетом того, что испанцы участвовали в собственных походах против мавров, в конце июня 1209 года французская армия выступила из Лиона на юг. Войском командовали папские легаты Мило и Арнольд Амальрик, архиепископ Сито. Приблизительно две недели спустя крестоносцы достигли Монпелье, одного из немногих южных городов, сохранявших решительную ортодоксальность. К этому времени граф Раймунд уже подчинился Церкви, заставив изменить цель крестового похода. Новым врагом теперь являлся молодой Раймонд-Роже Транкавель, виконт Безье, на землях которого еретики чувствовали себя особенно свободно. Двумя его главными крепостями являлись Безье и столица Каркассон. Когда провалились переговоры Раймонда-Роже с крестоносцами (легаты не приняли его раскаяния), тот возвратился в Каркассон, чтобы спешно подготовиться к обороне. Между столицей и крестоносцами лежал Безье. Здесь виконт ненадолго остановился, чтобы укрепить решимость горожан ввиду неминуемой осады. Эта осада могла помочь ему выиграть время, чтобы подготовить отпор крестоносцам, а заодно и подкрепление для Безье.

Безье представлял собой хорошо укрепленный город с сильным гарнизоном, количество жителей составляло от восьми до десяти тысяч. К осаде его подготовили за несколько дней — были пополнены запасы провизии и углублены рвы вокруг стен. Уверенность в том, что город сможет выдержать длительную осаду — до тех пор, пока защитников окончательно не добьют болезни, голод и прочие лишения, — являлась вполне обоснованной. Поэтому, когда у городских ворот 21 июля появились крестоносцы, то горожане отвергли условия, предложенные им епископом в соборе. Жители Безье отказались в обмен на то, что город не будет разорен, передать крестоносцам 222 главных еретика, указанных в списке. Список этот сохранился и по сей день. Кроме того, большинство местных католиков, в том числе священники, не вняли суровому предупреждению, заключенному в совете «покинуть город и оставить еретиков, дабы избежать позорной гибели вместе с ними». Вильгельм из Туделы дает нам недвусмысленное толкование полученного предупреждения: «Чтобы не быть побежденными, не погибнуть и не попасть в тюрьму, чтобы сохранить свое добро и одежды, жители должны сдать город… Если откажутся, у них отберут все имущество, а самих предадут смерти». Несмотря на избыток угроз, предупреждение имеет комический оттенок: какое имущество понадобится мертвым? Жители Безье осознавали всю опасность ситуации, однако все обещанные им гарантии отвергли.