Голос адвоката стал спокойнее, лицо было искажено гримасой брезгливости. Базз еще раз попытался быть дипломатичным:

— Меня также интересует Рейнольде Лофтис, мистер Хартшорн. Он тогда был арестован с вами. Сообщите, что вы знаете о нем, и я скажу детективу шерифа, который расследует это дело, чтобы вас не беспокоили. Ваше алиби будет принято во внимание. Это вас устроит?

Хартшорн сложил руки на груди:

— Я не знаю никакого Рейнольдса Лофтиса и не желаю иметь дела с каким-то немытым полицейским, от которого за милю разит дешевым одеколоном. А теперь — вон из моего дома!

По тому, как Хартшорн произнес «Рейнольде», Базз понял, что он отлично его знает. Он подошел к серванту, налил в стакан виски и подошел с ним к адвокату:

— Это успокоит нервы, Чарли. Я не хочу, чтоб вы тут загнулись у меня на руках.

— Убирайся из моего дома, вонючий подонок!

Базз бросил стакан, схватил Хартшорна за горло и шмякнул об стену:

— Ты катишь не на того, советник. Я не мальчик, ты меня трахать не будешь. А теперь так: говори, что у тебя было с Лофтисом, или я иду в гостиную и говорю твоей милой дочке, что ее папа сосет хер в мужском туалете в парке Уэстлейк и дает мальчикам в жопу на Сельме и Лас-Палмас. А если кому вякнешь, что я угрожал, пропечатаю тебя в «Конфиденшнл магазин», как ты трахаешь черномазых трансвеститов. Усек?

Лицо Хартшорна стало лиловым, по нему текли слезы. Базз отпустил его, увидел на шее отпечаток своей пятерни и сложил ее в увесистый кулак. Хартшорн проковылял до серванта и взял графин с виски. Базз демонстративно, в полсилы шарахнул в последний момент кулаком о стену:

— Рассказывай о Лофтисе, дьявол тебя возьми. Не тяни, чтобы я смотал отсюда поскорее.

Звякнули стаканы, раздался тяжелый вздох, наступила тишина. Базз смотрел в стену. Хартшорн заговорил глухим сдавленным голосом:

— Рейнольде и я просто… развлекались. Мы встретились на вечеринке у одного бельгийца, кинорежиссера. Этот человек был очень аи courant[34]и часто устраивал встречи в наших… в таких клубах. У меня не было никаких серьезных намерений относительно Рейнольдса, потому что он встречался с одним сценаристом, и третий мог бы помешать. Я был лишним… поэтому никогда…

Базз повернулся и увидел, что обмякший Хартшорн сидит в кресле и греет руками станкан с виски:

— Что еще можешь сказать?

— Ничего. После той встречи в баре «Рыцарь в латах» я Рейнольдса ни разу не видел. Кого вы хотите…

— Никого, Чарли. Никто ничего не узнает. Я просто скажу, что Лофтис…

— О боже, неужели опять преследование инакомыслящих?

Базз ушел под жалобные всхлипы Хартшорна. Пока он уговаривал клиента и махал кулаками, пошел сильный дождь. Вода стояла стеной, ливень, казалось, смоет в океан все предгорье и завалит песком половину залива. Базз поставил три против одного, что Хартшорн будет держать язык за зубами, и два против одного, что продолжать трясти его бессмысленно — он совсем слетит с катушек. Что делать? Ехать обедать в забегаловку или — домой писать рапорт. Все одно. Он чувствовал на себе запах пота педика и собственного пота. Подумал, что с этим мудаком, пожалуй, хватил лишку, и на него навалилась тоска. На полпути к офису он опустил стекло, впустив воздух и дождь, потом развернулся и поехал домой.

Жил он в «Лонгвью Апартментс» на углу Беверли и Марипоза. Четыре, обращенные на юг комнаты на шестом этаже обставлены списанными декорациями от разных постановок РКО. Заехал в гараж, поставил машину и на лифте поднялся на свой этаж. А у дверей в мокром, усыпанном блесками платье из ткани с золотой нитью сидит Одри Андерс и держит на коленях мокрую норковую шубку. Шубка служила ей пепельницей. Увидев Базза она сказала:

— Прошлогодняя модель. Микки купит мне новую. — И погасила сигарету о воротник.

Базз помог Одри подняться и чуть дольше обычного задержал ее руки в своих:

— Неужели мне внезапно начинает везти?

— Цыплят по осени считают. Лавонна Коэн со своим китайским клубом отправилась в поездку, и Микки считает, что наступил сезон охоты на меня. Сегодня намечались «Мокамбо», «Роща» и под конец выпивка с Герштейном. Мне это надоело, и я смылась.

— Я думал у вас с Микки любовь.

— Любовь имеет и оборотную сторону. А ты знаешь, во всем телефонном справочнике ты единственный, другого Тернера Микса там нет.

Базз открыл дверь. Одри вошла, бросила свою норку на пол и осмотрела гостиную. Мебель состояла из кожаного дивана и легких кресел из «Лондонских каникул» и головы зебры на стене — из «Хозяина джунглей». Дверь в спальню когда-то служила входом в кабак на съемках «Ярость на Рио-Гранде». Лимонно-зеленый ковер с оранжевыми полосами был покрывалом, на котором нежилась амазонка-охотница в фильме «Песнь пампасов».

— Микс, ты все это купил? — спросила Одри.

— Подарки от богатого дяди. Выпить хочешь?

— Я не пью.

— Почему?

— Мои отец, сестра и оба брата пили, так что я — пас.

Базз думает: выглядит она хорошо, но все же не так, как выглядела без макияжа и в рубашке Микки до колен:

— И пошла в стриптиз.

Одри села, сбросила туфли, спрятала ноги в мех шубки:

— Да. Не проси меня делать трюк с кисточками, я все равно не стану. Микс, а с тобой-то что? Я думала ты будешь мне рад.

Он все еще чувствует исходящую от него вонь:

— Я отлупил сегодня одного типа. Противно. Одри шевелила пальцами ног под шубкой:

— Да ну? Этим ты зарабатываешь на жизнь?

— Обычно когда я разбираюсь с парнями, они оказывают хоть какое-то сопротивление.

— Что же это — игра, что ли, такая?

Баззу вспомнилось, как однажды в разговоре с Хыозом сказал, что предпочитает женщин, которые тебя понимают.

— Слушай, ну что мы всё или лбами сталкиваемся или друг другу вопросы задаем? Неужто нельзя придумать ничего получше?

«Заводная девчонка» пинком поправила шубку:

— Спальня у тебя тоже такая? Базз рассмеялся:

— «Ноктюрн Касбаха» и «Розовый рай» — говорит тебе это о чем-нибудь?

— Я о другом спрашиваю. А теперь ты меня спроси — только откровенно!

Базз снял пиджак, отстегнул кобуру и бросил на кресло:

— Ладно. Микки следит за тобой? Одри покачала головой:

— Нет. Я запретила ему. Я же не дешевка какая-нибудь.

— Где твоя машина?

— В трех кварталах отсюда.

Всему зеленый свет! Самый глупый его поступок может обернуться сказкой:

— Значит, ты все просчитала!