зрения» ее периферийных и полупериферийных элементов (докапиталистических и некапиталистических). Б то же время без серьезного нарушения его внутренней логики марксизм может быть использован как средство критики мировой системы и капитализма с позиций, как европейской цивилизации, так и неевропейских цивилизаций. Наконец, он мог быть использован для критики европейской цивилизации с позиций капиталистической системы в целом.

Иными словами, благодаря функциональному антикапитализму марксизм приобрел черты содержательного антизападничества («антиимпериализма»), реализуемого посредством западной же по происхождению системы идей. Перефразируя К. Леонтьева, который охарактеризовал чехов как оружие, которое славяне отбили у немцев и против них же направили, можно сказать, что марксизм – это оружие, которое He-Запад (прежде всего Россия, а затем Восток) отбил у Запада и против него же направил; это оружие, которое не-капитализм отбил у капитализма и против него же направил: «Ступай, отравленная сталь, по назначенью». Но дело в том, что в ходе «отбития» и изменения направления удара серьезнейшие качественные перемены происходят с марксизмом и как с марксизмом, и как с идеологией. Во-первых, он перестает быть марксизмом – в смысле специфической, одной из трех идеологий Большого Идеологического Треугольника Современности, перестает быть чисто западной идейно-политической формой. Во-вторых, он, как уже говорилось, вообще перестает быть идеологией по содержанию, а в значительной степени и по функции; только форма остается, да и то не во всем.

В то же время необходимо отметить, что такие трансформации оказались (были) возможны только с марксизмом, у марксизма. Создается впечатление, что только в ходе этих трансформаций, посредством их и на их основе и смогло реализоваться на практике полное тотальное отрицание капитализма, характерное для марксизма; только так смогло реализоваться заложенное в нем, его «генетическая» программа; только так могла реализоваться на практике идеология марксизма, т. е. путем самоотрицания. Похоже, было нечто в марксизме, что для полной реализации его на практике требовало преодоления его идеологичности, что бы по этому поводу ни думал сам Маркс. По-видимому, в самом марксизме неидеологическое было очень важным, но непроявленным компонентом, представляло собой hidden transcript. Некоторые исследователи именно в этом видят идеологичность марксизма и ленинизма и противопоставляют его идеологию, в строгом смысле слова, либерализму и консерватизму. На мой взгляд, дело обстоит с точностью до наоборот. Именно либерализм и консерватизм были идеологиями, по крайней мере, с точки зрения их реализации на практике.

Либерализм и консерватизм реализовывали себя на практике, не переставая быть идеологиями, не исчезая как специфические качественные определенности (нормальная для Запада, его внутренняя форма реализации марксизма на практике есть социализм). Это говорит не только об их специфике, но и о специфике самого марксизма и его места в Западной Системе или, более узко, в «цивилизации XIX в.», и о специфике его роли в мировой капиталистической системе. Точнее говорить о спецификах. Одна из них заключается в том, что марксизм возник позже двух других идеологий – в бурные «длинные пятидесятые» XIX в. (1848–1867 гг.). Ненамного позже, но в условиях бурного и динамичного XIX в. это «ненамного» – два десятка лет – дорогого стоит. Консерватизм и либерализм возникли «вглуби» революционной эпохи 1789–1848 гг., на них (даже на либерализме) лежит еще сильный отпечаток локального европеизма, они еще не так близки к краю, за которым начинается превращение, исторически почти моментальное, «локальной Европы» в «мировой Запад», они сравнительно далеки от «точки бифуркации», пройдя которую «европейский локус» превратился в центр «мирового глобуса». Марксизм же находится не просто близко к этой точке, а по сути в ней. Или почти в ней. В этом (но только в этом!) смысле марксизм – это самая современная и мировая из современных идеологий, во многом – самая квинтэссенциальная, не говоря уже о том, что самая революционная идеология.

Обладание таким количеством качеств сделало марксизм исключительно плотным, насыщенным, внутренне противоречивым – вплоть до возможности самоотрицания (в качестве идеологии) и придало ему исключительно динамичный характер, причем не только как идеологии, но и в еще большей степени как социальной теории и научной программе. Но прежде чем перейти к ним – последнее замечание, точнее, предположение о марксизме как идеологии.

По-видимому, именно «мировые» и «переломные» качества, помимо прочего, способствовали усилению неидеологического (гиперидеологического – марксизм исторически оказался не просто идеологией, но преодолением идеологии и идеологичности) компонента и потенциала в марксизме. Это лишний раз свидетельствует о том, что идеология – явление европейское; это такая же «европейская роскошь», как политика. Можно сказать и так: буржуазная роскошь. И чем больше буржуазное европейское общество становилось капиталистической мировой системой, точнее – ядром этой системы, тем большее напряжение испытывала идеология, связанная с европейскими буржуазными ценностями. Принципиальных ответов на рост напряжения могло быть два.

Первый – самоконсервация на уровне и в качестве идеологии, что и продемонстрировали либерализм и консерватизм, оказавшиеся с этой точки зрения в «одной лиге». Второй – преодоление идеологии, трансидеологичность, гиперидеологичность, «идеологический сюрреализм». Это путь марксизма, превращающегося в «марксизм-ленинизм», коммунизм. Но был еще и промежуточный вариант – социализм. Это та «часть» марксизма, которая, опершись на определенные структуры субстанции в ядре капиталистической системы и «зацепившись» за идеологию (главным образом – за либерализм), сохранила себя в качестве идеологии и начала свое историческое «болтание в проруби».

Однако здесь я ставлю точку – марксизм не является темой данной статьи. Здесь задача скромнее – охарактеризовать место марксизма в системе идеологий и его основы в мировом совокупном процессе общественного производства. Марксизм есть крайняя идеологическая форма выражения противоречия между субстанцией и функцией капитала, отрицания последней – первой. А нет ли в мировой капсистеме слоя, в основе существования бытия которого лежала бы крайняя социальная форма напряжения, противоречия между субстанцией и функцией капитала? Социальной основой которого была бы буржуазная реальность полностью дематериализованная? Отвечу по-ленински: есть такая группа. Называется – интеллигенция. Зона наибольшей концентрации – Россия. Время – вторая половина XIX – начало XX в. Была интеллигенция и в других странах – во Франции, Германии, в Восточной Европе. Но нигде кроме России она не претендовала на столь высокий (паравластный) функциональный статус властителей дум, учителей жизни, водителей, т. е. заявляла монополию не на некую профессию, а на знание в целом, на истину, на сферу целеполагания. И это не укрылось от современников ни в России, ни за рубежом.

XII

В функциональной капитализации России, пожалуй, две составляющие демонстрировали наибольшую мощь и активность – военная и интеллектуальная. Причем в последней особую роль играл не столько сам интеллектуальный момент, сколько идейный, идеологический.

Почему? Это тема отдельного исследования. Здесь ограничусь несколькими соображениями. Прежде всего, напомню, что, принимая христианство, Русь почему-то тоже унаследовала не столько интеллектуальную