Какое-то время государство пыталось управлять значительной частью экономики: набирало рабочих на запланированные позиции, указывало компаниям, что производить и в каком количестве, устанавливая цены и размер заработной платы. Однако к 1937 году государство отступило: Палате было приказано больше не заниматься регулированием цен и работы рынка и картели снова стали самостоятельно устанавливать цены и заработную плату. Внимание нацистского государства теперь было сосредоточено на внешней политике, так что компании могли почти свободно конкурировать за потребителей на рынке и за правительственные контракты. Однако неограниченная власть государства гарантировала, что ни одна компания не могла пойти против четко заявленных целей правительства. Компании, скорее, могли стать инструментами государства, поскольку стремились получить государственные контракты и субсидии. В «Дороге к рабству» Хайек отмечал, что, по его мнению, немецкие бизнесмены соблазнились идеей, будто снова обрели автономию от государства, которой они обладали, когда экономика Германии была относительно современной.

В Германии, как и в Италии, элементы корпоративизма существовали задолго до межвоенного периода. Гильдии купцов и ремесленников, а также профессиональные гильдии играли важную роль в немецких землях еще в XII веке, и уже тогда они пытались контролировать цены и стандарты производителей, оказывая влияние на провинциальных или общенациональных (если таковые имелись) правителей и законодательные органы. Однако конкуренция, которая пришла вместе с капитализмом, ослабила их, а Наполеон запретил их деятельность на территории всей своей империи, так что их влияние в современных экономиках XIX века по меньшей мере снизилось. Поворотный момент наступил в 1871 году, когда Отто фон Бисмарк завершил объединение немецких земель, утративших единство в результате включения в Австро-Венгерскую империю в 1866 году. Историк Ульрих Нокен датирует возникновение немецкого корпоративизма 1871 годом, тогда как Вернер Абельсхаузер считает 1879 год «датой рождения современной системы корпоративистского согласования интересов»[120]. Складывающаяся в Германии современная экономика имела определенные корпоративистские черты. Так, в ней существовали ассоциации производителей, называемые торгово-промышленными «палатами», — они были нужны для лоббирования, определения норм заработной платы и установления цен. Имелись в ней и промышленные профсоюзы, в основном небольшие и слабые (главным образом из-за принятия в 1879 году антисоциалистических законов, которые были отменены только в 1890 году), если сравнивать их с немецкими профсоюзами времен Первой мировой войны и эпохи после окончания Второй мировой. Конфедерации работодателей и в меньшей мере профсоюзы занимались «закулисными махинациями» с правительством, которые были характерны для экономики вильгельмовской Германии. Бисмарку, занимавшему пост рейхсканцлера в 1871–1890 годах, не удалось создать Национальный экономический совет, способный налагать вето на законы, принимаемые парламентом (рейхстагом), и одновременно предлагать собственные законодательные проекты, как это делал Прусский экономический совет, основанный Бисмарком для усмирения прусского парламента. Но хотя экономические вопросы ему приходилось согласовывать с рейхстагом (в отличие от Гитлера), «железный канцлер» обладал огромным влиянием и не постеснялся использовать свою власть для предоставления финансирования сталелитейной промышленности в 1880-1890-х годах. Следовательно, можно считать, что к концу XIX века Германская империя создала собственную версию корпоративизма, который историки называют «добровольным» или «консенсуальным», противопоставляя его принудительному или всеобщему корпоративизму 1930-х годов. В добровольный немецкий корпоративизм первых лет Веймарской республики (1919–1924) были включены профсоюзы, когда ассоциации работодателей, уступив сильным профсоюзам военных лет, согласились сесть с ними как равными за стол переговоров.

Популярность межвоенного корпоративизма легко понять по массовым митингам и полученной им широкой поддержке, а также по прямым свидетельствам современников и косвенным реакциям художников на изменение настроения эпохи. Во многих средах возникло ощущение нового пути, обещающего новые открытия. Основной, или даже единственный, мотив, скрывающийся за корпоративистским проектом, понять было несложно. Это все более выраженное неприятие обществом и капитализма, и социализма. Корпоративизм представлялся «третьим путем» (la terza via). Он был, пользуясь удачным выражением историка Зеева Стернхелла, «ни правым, ни левым», то есть, по крайней мере, ни старым правым, ни старым левым. (Несколько забегая вперед, можно отметить, что в послевоенный период новый корпоративизм станет средой и для новых правых, и для новых левых.) Следовательно, корпоративизм был привлекателен как для тех, кто ощущал усталость от капитализма, так и для тех, кто боялся социализма. Первые цеплялись за корпоративизм как средство, позволяющее убежать от модернизма и всех тех бед, которые пришли или могли прийти с модернизмом и современной экономикой, то есть от опасностей рыночной конкуренции, безработицы, неуправляемой промышленности. Вторые видели в корпоративизме альтернативу произволу и серости социалистической экономики, которая лишала людей не только их сбережений, но и всякого интереса к жизни, ограничивая открытие новых компаний и осложняя построение карьеры. Корпоративистские политики могли говорить, что корпоративистская структура устранит конфликт между рабочими и собственниками, а также социалистический конфликт между пролетариатом и всеми остальными, перестроив людей так, что они будут стремиться к общему благу, а государство будет заботиться об удовлетворении минимальных потребностей людей в простых частных благах. Поскольку политики не могли сначала построить для народа модель корпоративистской экономики, чтобы сравнить ее в лабораторных условиях с реальной капиталистической экономикой, они сочли это предлогом для того, чтобы сломать большую часть капиталистической структуры и соорудить на ее месте новую корпоративистскую экономику. Сначала нужно было избавить страну от капиталистической экономики, а затем уже заняться настройкой корпоративистской экономики для достижения наилучших результатов. Поскольку в 1929 году мировая экономика находилась в состоянии кризиса, а на горизонте маячила Великая депрессия, обоснование того, что тогдашние капиталистические экономики считались системами, от которых нужно как можно быстрее избавиться, не составляло большого труда. Наконец, политики могли хвалиться тем, что приняли меры, на которые оказались неспособны законодательные органы, в которых сторонники восстановления капитализма и защитники развития социализма вели между собой безрезультатные споры. Когда же политики брали власть в свои руки, они пользовались поддержкой, потому что казалось, что они действительно что-то делали, а не просто спокойно стояли в стороне, оправдывая себя тем, что по крайней мере они не делали хуже. В ряде стран, где уже присутствовали элементы корпоративизма, население было воодушевлено перспективами нового начала.

Корпоративизм не ограничивался Италией и Германией. В результате переворота 1936 года генерал Франсиско Франко положил конец социализму Испанской республики, хотя корпоративистское мышление в Испании так и не стало столь же распространенным, а корпоративистская надстройка — столь же обширной, как в Италии. В Португалии Антонио Салазар, профессор экономики в университете в Коймбре и поклонник Шарля Морраса и папы Льва XIII, занимавший пост президента в 1932–1968 годах, опирался на некоторые корпоративистские идеи. (Этот эксперимент вызвал значительный интерес во Франции.) Следующей в ряду стоит Австрия, где в 1934 году Энгельберт Дольфус, только что ставший канцлером, начал внедрять некоторые элементы корпоративистской доктрины монсеньора Игнаца Зейпеля. В Ирландию корпоративизм пришел в 1937 году, когда его взяли на вооружение такие антикапиталистические партии, например, Шинн Фейн, и поддержала Церковь.