Я уже в зале прилета, сказал он.

И повторил, набрав другой номер. Зимой ему еще дважды становилось плохо, но он уже не терял сознания, не садился где попало – успевал взять себя в руки, хлебнуть из постоянно лежащей теперь в заднем кармане стальной, обтянутой кожей фляжки. Ходить стал медленно, от машины вообще отказался, вдруг в дороге подступит… На людей смотрел с ровным неприязненным безразличием, а общался, кроме как с сослуживцами – с ними, увы, приходилось лично, – все больше по телефону. Я уже на работе, позвоню попозже… Я уже дома…

Лицо его приобрело выражение постоянной болезненной озабоченности, как у человека, пытающегося что-то понять или вспомнить.

Он и действительно часто вспоминал, старался вспомнить ощущения, испытанные в начале минувшей осени, когда сидел на чистом кафельном полу, привалившись спиной к отвратительному искусственному мрамору, и думал, что умирает.

Теперь-то он уже не думал, что обязательно умрет от следующего обморока, и даже как будто хотел, чтобы дурнота пришла и он наконец вспомнил то, что никак вспомнить не удавалось.

Почему-то казалось, что если вспомнит и поймет нечто ускользнувшее из памяти, то уже никогда больше этого не испытает и все будет хорошо навсегда. Наступят мир и спокойствие, вернется та самая, первая, неоскверненная жизнь, хотя, если считать по порядку, это будет четвертая. Как-то решится то, что уже давно и не пытался решать. Пойдет сильный дождь, осенью такой смывает с деревьев черные листья, а весной с асфальта черный снег. Под этим дождем они снова отправятся гулять, тесно сдвинувшись, чтобы укрыться общим зонтом, с трудом обходя лужи, потому что невозможно разъединиться. Спустя какое-то время они откроют дверь и войдут, чтобы немного обсохнуть и выпить чаю. От их ботинок останутся мокрые рисунчатые следы, от рукавов – пятна на столешнице, но другие люди не обратят внимания на невидимых среди живых и счастливых, среди завидующих друг другу. Все уладится, будет лить бесконечный дождь, прекратится эта проклятая спешка, пожирающая остаток времени, и время опять окажется бесконечным, только на этот раз он уж вообще не станет его тратить, а просто будет гулять под дождем, стараясь, чтобы зонта хватало на двоих, потому что если время не кончается, то какая еще может быть забота, кроме как о том, чтобы она не промокла? Просто давно не гуляли вместе, вот в чем дело, думал он, давно не гуляли вместе под сильным дождем.

Но дожди все не шли. Месяца через четыре он совсем бросил пить. Чувствовал себя вполне прилично, и хотя тосковал оттого, что так и не выбрались толком погулять, но тосковал умеренно, не в полную силу.

За долгие годы он так и не привык к этому виду из окна: открытка. Сейчас впечатление усиливалось крупным оперным снегом и торжественной подсветкой всего центра. Ярко-синее небо сияло, словно покрытое для сохранности блестящей прозрачной пленкой, и на таком глянцевом фоне белые быстрые хлопья скользили без определенного направления, некоторые падали, а другие взлетали.

Руслан знал, что в это время дом пуст. Слуги с его разрешения ушли еще днем, жена утром уехала в имение, дети – сын, невестка и внучка – уже за неделю до праздников улетели в Азию, обычно там, в горах, встречалась вся их компания. Он остался в одиночестве, собирался провести вечер в приятном безделье: сначала вполглаза полспектакля по первой сети, потом начало последних новостей по второй, потом чем-нибудь перекусить, запить чем-нибудь, задремать…

Почувствовав, как по комнате потянуло холодом, и еще не до конца проснувшись, он подумал, что сам по рассеянности устроил сквозняк с вечера. Открыл глаза – и сразу же увидел их, и понял, что холод вошел с ними, с их толстой зимней форменной одеждой, холод был вроде дополнительного наружного слоя этой формы. Люди, работа которых связана с постоянным перемещением от конторы или главной базы к различным объектам деятельности и между этими объектами – врачи скорой помощи, полицейские, пожарные, ремонтники сетей, – вносят на себе, входя, как бы оболочку из дорожного делового шума и наружного воздуха, вместе с ними входят город и погода. И на серых комбинезонах этих троих в его спальню вошла городская зима.

Один из них, аккуратно переложив одежду Руслана на кровать, в ноги, неудобно сел в кресло и приготовился писать, пристроив на коленях клавиатуру, а двое других сели на стулья, которые они прихватили по дороге в зеленом кабинете.

Дальнейшее было известно любому взрослому жителю страны, и Руслан все знал, конечно, тоже, хотя и не смог бы вспомнить откуда – ведь никто никому не рассказывает, а прочесть негде. Но, нисколько не раздумывая, он начал все делать как следует: спокойно, приглушенным голосом назвал свои имя, фамилию и основной код, откинул одеяло, делая вид, что совершенно не смущен присутствием посторонних, и стал одеваться.

– Я сообщу жене, – сказал он, – вы можете подождать минуту?

– Конечно, – ответил один из тех, кто сидел на стульях. Тот, кто записывал и сверял, выключил клавиатуру и убрал ее в сумку.

Руслан набрал номер, экран на мгновение погас и тут же начал освещаться особым, теплым желтовато-розовым свечением общегражданской связной сети – это была рекламная новинка: «Если вы звоните начальнику, помните: наша сеть 77 покажет вас загорелым!» И жена действительно выглядела гораздо свежее, чем утром, когда уезжала.

– Видишь, – начал Руслан, – как получилось… Только не волнуйся… Думаю, что мне придется…

– Я понимаю, – перебила жена. – В конце концов, это все равно необходимо. Чтобы выяснить. Главное – ты сам не волнуйся. Хочешь, я приеду туда прямо сейчас? Ты уже знаешь куда?

Руслан обернулся к тому, который записывал, но человек в форме пожал плечами: «Утром узнаете все точно, номер комнаты и относительно возможности посещений, тогда позвоните супруге…» Жена, видимо, расслышала: «Ну хорошо, я сама позвоню в их справочную прямо с утра. До завтра. И не волнуйся». Она улыбнулась ободряюще, как положено улыбаться в таких случаях, и отключилась.

Дорога заняла не меньше получаса, хотя Руслану показалось, что они кружили, не покидая центра. Но определить точно направление он не мог – за небольшими окнами машины косо несся снег, а снизу сквозь него пробивались, сверкая и вспыхивая, все одни и те же слова, картинки, знаки.

Сдерживающий костюм – там, где полированный металл касался тела, на горле и щиколотках, – леденил кожу.

Самым неприятным сначала были именно посещения. По слабости характера и привычке соблюдать условности Руслан не решался отказывать тем, кто звонил и сообщал, что разрешение получено, и вот, старик, вечером жди, потреплемся, а то ты там отдыхаешь, а мы тут… У жены разрешение было постоянное, так что ее приход через два утра на третье был вообще неизбежным. И после каждого визита приходилось долго восстанавливать равновесие, покой возвращался только часа через два-три, а иногда вообще все разрушалось, не удавалось уснуть, и начинались неприятности…

Вызов Руслан выключал почти на весь день, а когда кто-нибудь все же дозванивался, делал честное лицо и объяснял, что был вынужден отключиться, так как процесс идет полным ходом! Иногда даже по три беседы в день, минуты нет поскучать… И со временем посторонние звонить и приходить почти перестали.