Эта реалистическая отправная точка не особенно меняется с возрастом – что примечательно, поскольку в других областях у детей постепенно формируются все более и более сложные представления о разнице между собственным и чужим взглядом на ситуацию. Это «умение взглянуть со стороны» – незаменимый навык для вида, который настолько зависит от социального взаимодействия. Приходится отслеживать развитие событий не только с собственной точки зрения, но и с чужой и оценивать причины различий между ними. Поэтому еще примечательнее, что в области нравственной интуиции таких изменений не происходит. И трехлетний ребенок, и десятилетний, да и большинство взрослых приемлемость или неприемлемость поступка рассматривают не с субъективной точки зрения, а с позиций конкретного поведения и конкретной ситуации.

Зачем нам эта особая область осознания, особые способности к нравственным суждениям и ощущениям? Видя, как ловко маленькие дети на основе разрозненных и зачастую невнятных посланий окружающей среды схватывают суть сложных различий, невольно задаешься вопросом, нет ли у них особой предрасположенности к тому, чтобы обращать внимание на определенные сигналы извне и делать из них определенные выводы. В других областях наличие зачаточных принципов упрощает научение и определенно является продуктом эволюции. Например, у нас имеется предрасположенность к усвоению определенных понятий о животных и орудиях. Это неудивительно для вида, выживаемость которого зависит от взаимодействия с животными и который сотни тысяч лет занимался изготовлением орудий. А как обстоит дело с нравственными установками?

Напрашивающийся ответ: определенные нормы человеку навязывает социум. Нравственность противопоставляется животному началу. Мы живем в обществе, что накладывает определенные ограничения на поведение человека – объединение в группу возможно и выгодно, только если ее участники не полные оппортунисты, если их стремление преследовать собственные интересы будет обуздано. А значит, не стоит удивляться, что у нас развились этические предпосылки, выгодные для социальной группы. Общества, состоящие из участников с такими предпосылками, будут процветать, тогда как объединения эгоистичных оппортунистов не смогут воспользоваться выгодами сотрудничества.

К сожалению, в такой формулировке от этой гипотезы толку мало. Утверждать, что у нас имеется предрасположенность к той или иной форме поведения, – значит утверждать, что эта форма поведения заложена в генах и реализуется при наличии соответствующей среды. Но гены варьируются и всегда варьировались. Именно этим изначально и обусловлена эволюция. Одни варианты повышают шансы своих носителей передать гены потомству и вследствие этого пополняют генофонд. Другие снижают эти шансы и в результате исчезают. Будь у нас предрасположенность к социально приемлемому поведению, она бы тоже варьировалась. И что тогда? Те, у кого она выражена сильнее, становились бы альтруистами, кладущими на алтарь общего блага личные интересы. Другие – с более слабой предрасположенностью – пользовались бы любой возможностью поживиться за счет других и за счет группы. В итоге выживали бы и пополняли генофонд именно такие «ловкачи», которые никогда не упустят собственной выгоды. Тем более когда вокруг сплошные добрые «бессребреники». Этим, наоборот, сложнее было бы пополнить генофонд своими «хорошими» генами, поскольку они то и дело жертвовали бы собой. Это вело бы к постепенному вымыванию вариации «хорошего социального поведения» из генофонда. Поэтому, если предпосылки к «бескорыстному» поведению и имеются, они не могли развиться в силу одного лишь преимущества для социальной группы. Эволюция путем естественного отбора происходит иначе, поскольку участвуют в ней организмы – а не группы, – которые воспроизводятся и передают гены потомству.[82]

Вышесказанное – краткое изложение дискуссии о социальной предрасположенности у человека и других животных, которую эволюционные биологи и психологи ведут вот уже лет 30. Поводом к ней послужило наблюдаемое во многих видах бескорыстное поведение. Примеры встречаются поразительные: в частности, у общественных насекомых большинство особей всю свою жизнь занимаются в буквальном смысле рабским трудом на благо колонии. В других случаях сотрудничество выглядит менее «механическим» и более контекстуальным. Многие птицы с риском для собственной жизни отвлекают хищника, уводя его подальше от кладки. Животные, подающие особый тревожный сигнал о присутствии хищника, оказывают услугу группе, но при этом выдают себя. Биологи, изучавшие вампировых летучих мышей, заметили, что эти крошечные зверьки после успешной охоты на скот часто делятся добычей с менее удачливыми соплеменниками, отрыгивая высосанную кровь. Делятся ресурсами и приматы, однако пальма первенства в целенаправленности сотрудничества все же принадлежит человеку. Основная задача ученых заключалась в том, чтобы объяснить, как эволюция могла породить альтруизм у животных (включая человека). Правда, термин «альтруизм» не вполне точен, поскольку исключает всякое принуждение, предполагая действия, совершаемые сугубо из благих намерений, что к поведению животных неприменимо. Что еще проблематичнее, термин подразумевает одно общее явление и, соответственно, одно общее объяснение. Однако поведение животных гораздо сложнее. Так что эволюционных путей к «бескорыстному» поведению вырисовывается не меньше трех.

Первый – это родственный отбор. На первый взгляд, стерильные муравьи и пчелы, которые обслуживают и защищают колонию, нарушают главнейшие биологические императивы, поскольку начисто лишаются шансов на воспроизводство и даже выживание. Однако, если посмотреть на ситуацию с точки зрения репликации их генов, картина сложится иная. Биолог Уильям Гамильтон с помощью математической модели на основе эмпирических данных показал, при каких обстоятельствах самопожертвование отдельной особи способствует распространению генов, закрепляющих такое поведение. Когда все рабочие в колонии – сестры, а значит, имеют общие с потомством матки гены, то, жертвуя собой, они способствуют распространению этих общих генов. У человека тоже имеются некоторые склонности, которые можно объяснить с точки зрения родственного отбора. Мы не только тратим ресурсы и силы ради потомства, но и сотрудничаем с родственниками гораздо охотнее, чем с неродными по крови, и совсем на других условиях.[83]

Тем не менее родственный отбор явно не единственный фактор, учитывая, что человек с незапамятных времен сотрудничал и с неродными (или состоящими в очень дальнем родстве). Однако такое наблюдается и у других животных видов, кроме человека, и называется взаимным альтруизмом – по принципу «рука руку моет». Как раз из этой категории уже знакомый нам пример с летучими мышами, отрыгивающими кровь. Биолог Роберт Триверс показал, как взаимовыгодные стратегии могут развиваться при определенных параметрах популяции, воспроизведения и использования ресурсов, а также при наличии определенных способностей у особей. Сотрудничество требует умения отличать надежных партнеров, которые отвечают услугой на услугу, от тех, кто этого не делает. За бескорыстным, на первый взгляд, поступком на самом деле кроется точный расчет. Именно так происходит у летучих мышей, дельфинов и других видов со сложным устройством мозга, в том числе, разумеется, и у человека, который хранит память о прошлых эпизодах взаимодействия с другими людьми. И хотя в индивидуальном плане эта стратегия бескорыстна, она эгоистична с генетической точки зрения. Гены, в которых она заложена, имеют больше шансов распространиться, даже если в местном генофонде присутствуют другие стратегии.[84]