– Вы уверены, что это корректно? Мы со Светланой прожили очень много времени. Наверняка на каких-то предметах могут быть мои «следы».

– Давайте дождемся результатов, а потом и поговорим. А пока у вас есть время подумать.

Боев дал знать охраннику, чтобы Игоря увели, а сам собрал документы и вместо того, чтобы выйти из этого мрачного помещения, еще некоторое время сидел и в задумчивости рассматривал грязно-зеленую стену напротив. Во всем, что он сейчас здесь слышал, была ложь. Неясная, малоуловимая, тщательно спрятанная, но не вызывающая сомнения ложь.

К очной ставке, которую необходимо было провести, следователь Боев готовился долго. Ну, во-первых, подозреваемый еще не дошел до нужной кондиции – это чувствовалось и по его тону, и по манере себя вести. А во-вторых, фрау Шланге, главное действующее лицо в этой сцене, пугала его своей разговорчивостью. Следователь встречался с ней раза три, и каждый раз беседа заканчивалась его мигренью. «Старуха словно из железа сделана – все нипочем!» – Боев устало следил за переводчиком, который уже минут сорок объяснял фрау Шланге правила очной ставки. Та кивала и после каждого третьего предложения задавала новый вопрос. Следователь Боев, понимая, что вот-вот убьет старуху, выскочил из своего кабинета.

– У этого молодого человека очень слабые нервы, – имея в виду Боева, доверительно наклоняясь к переводчику, сказала фрау Шланге, – а что до порядка, не волнуйтесь, я все поняла. Я должна внимательно смотреть и слушать. А также отвечать, как можно яснее, на вопросы, которые будут задавать мне.

На следующий день помощник следователя привез фрау Шланге на очную ставку с Игорем Давыдовым. Старуха всю дорогу пыталась разговаривать с Мирко, но тот из курса немецкого языка помнил только «яволь». Таким образом, беседы, к радости помощника и к огорчению фрау Шланге, не получилось. В специальной комнате, которую местный полицейский участок выделил для этого мероприятия, поставили стол с бутылками минеральной воды и стаканами, а также мягкие удобные кресла.

«Господи, сделай так, чтобы все прошло быстро!» – такая необычная просьба вертелась в голове Боева. Он уже для себя все решил – этот русский виноват. Ни анализ ДНК, который будет готов только через неделю, ни результаты очной ставки не могли повлиять на эту его убежденность.

Следователь Боев не любил театр. Как-то ему довелось сходить с маленьким племянником в местный драмтеатр. Главная положительная героиня детского спектакля, понятное дело – зайчиха, попыталась спрятаться от преследования главного отрицательного персонажа – волка – за елочкой. Весь лес на сцене был изображен в крайне минималистических художественных традициях, а потому, когда упитанная прима с плюшевыми ушами присела за шест с тремя колючками, племянник следователя Боева громко произнес: «Вот дура-то, задница же видна!» Родители других детей зашикали, Боев одобрительно рассмеялся. Вернувшись со спектакля, он наказал родителям больше никогда не водить ребенка в театр. В его представлении, все, что происходило на подмостках, не могло идти ни в какое сравнение с тем, что можно было увидеть, просто пройдя по улице или… сидя в следственном управлении.

О театре старший следователь почему-то вспомнил, когда увидел приехавшую для очной ставки фрау Шланге. Она была в платиновом завитом парике, слава богу, без бинокля на шее. Впрочем, его отсутствие с лихвой компенсировало огромное накладное накрахмаленное жабо. При порывистых движениях, которые были так свойственны старушке, оно переворачивалось задом наперед, и со спины казалось, что это не жабо неправильно сидит, а голова престарелой фрау повернулась на сто восемьдесят градусов. В комнате для очной ставки она обратилась к присутствующим с громким заявлением. Через переводчика фрау Шланге сказала, что «она – дама старая, с плохим зрением», и в подтверждение этих слов достала из ридикюля очки, но, «понимая всю ответственность, которая лежит на ней, и будучи человеком наблюдательным, она с полной уверенностью может подтвердить, что все, что было ею сообщено полиции, – чистая правда». Переводчик, а вслед за ним и Боев, продравшись сквозь дебри деепричастных оборотов и сложных немецких глаголов, кивнули, мол, «понимаем и благодарны за содействие». Старуху усадили в кресло, и Боев дал команду привести подозреваемого. Едва Игорь Давыдов вошел в кабинет, фрау Шланге дернулась, ее сухонькое личико залилось румянцем, а руки стали теребить жабо. «Ага, голубчик, – подумал Боев, который считал себя отличным психологом, – вот ты и попался! Бабка просто-таки стойку сделала! А мы спешить не будем, мы подождем, что она скажет!»

Но фрау Шланге внимательно смотрела на молодого человека и молчала. Так прошло несколько минут.

– Скажите, а он может встать и сделать несколько шагов? – старуха наконец наклонилась к переводчику. Тот передал просьбу следователю, Боев кивнул. Игорь прошелся по комнате.

– Ну, я так понимаю, что вы готовы нам что-то сказать? – Боев не выдержал непонятной тишины.

– Как я могу что-то сказать, если тот человек был почти голым, – фрау Шланге смущенно посмотрела на присутствующих.

– Раздевайтесь! – скомандовал Боев Игорю.

– Как?!

– Так! До пояса, не до трусов же! Последнее бабке не переводить! – гаркнул Боев переводчику.

Теперь подозреваемый залился румянцем и стал медленно расстегивать рубашку. В окне билась муха, в комнате пахло крепким мужским одеколоном, фрау Шланге обмахивалась веером, который выудила из сумки, молодой красивый мужчина раздевался.

– Вы, знаете, это не он, – произнесла наконец фрау Шланге. Она по-прежнему обмахивалась веером, на щеках играл румянец, парик, равно как и жабо, сбился набок. – Нет, совсем не похож… Тот был… – тут она замялась и блаженно посмотрела на полуобнаженного подозреваемого, – тот был не такой красивый…

По дороге в отель фрау Шланге, прикрыв глаза, думала о молодом человеке. Он был красив, как статуи олимпийских богов при входе на старый стадион в ее родном Вальдзее. Он был красив, как герр Хамстер в молодости. Ее сын мог бы тоже быть таким красивым, если бы они с герром Хамстером встретились гораздо раньше. Этот молодой человек, скорее всего, был там, она почти узнала его. Но… у нее старые глаза. Они могут ее подвести. А потому она ничего не скажет этому несдержанному следователю. Зря он кричал, что «она тут устроила стриптиз».

Разногласия между следователем и его помощником случались нередко. Как только Мирко начинал ощущать беспокойство, он еще раз внимательно изучал версию начальника и начинал все сначала. Прекрасно осведомленный об упрямстве Боева, его раздражительности и апломбе, помощник проверял и перепроверял информацию, показания подозреваемых и свидетелей, результаты экспертиз тайком, не афишируя своей деятельности. И как правило, интуиция его не подводила. Сложнее было обратить внимание своего начальника на обнаруженные несостыковки, противоречия, а то и откровенные ошибки. Приходилось изображать, что именно Боев открыл обстоятельства, в корне менявшие представление о деле. Дело Игоря Давыдова, его задержание, цепочка событий и встреч, которые произошли в день его прилета, вся это стройная криминальная загадочность вызывала у Мирко нервный зуд. И все же, если бы его спросили, что именно ему не нравится, он бы не ответил. Сославшись на встречу, которая должна состояться поздно вечером, помощник следователя задержался в кабинете. Разложив протоколы, он долго вчитывался в разноречивые показания, сопоставлял факты, надолго задумывался, откинувшись на неустойчивую спинку крутящегося кресла, и неожиданно для самого себя еще раз разослал по отделениям полиции фотографию пропавшей в районе побережья Светланы Никольской. Только теперь он настоятельно рекомендовал обращать внимание на женщин, которые выезжали из Албены в последние десять дней.