Вспоминаю умилительную картину: небольшой дворик внутри нашего лагеря; по-осеннему ласково греет солнце; мы тесной толпой окружили сестру милосердия и, как дети, стараемся поближе пробраться к ней, ловим ее фразы, словно забыли, что мы в плену. Видя среди себя такую добрую, такую ласковую даму, с особенным вниманием выслушивавшую наши печали, наши нужды в плену, каждый в ее лице вспоминал свою мать, свою жену, своего друга… Самые хмурые лица пленных офицеров оживились и просветлели.

В плену с нами был один молоденький кадет, Коля Ушаков, доброволец, за отличие в боях произведенный, несмотря на свою юность (17 лет!), в офицеры. Когда сестра милосердия увидала совершенно детское лицо и фигурку этого прапорщика (к тому же он был маленького роста), она ахнула от удивления и жалости, обняла его и – поцеловала! Коля Ушаков страшно сконфузился и покраснел. Но она ему сказала: «Милый, не обижайтесь, у меня на фронте сын гораздо старше вас!»

Шутки и веселый смех впервые искренно и беззаботно зазвучали среди нас, словно забыли мы, что находимся в плену у врагов, а не дома. Никто из администрации лагеря не должен был присутствовать при этом свидании сестры милосердия с пленными.

На наш вопрос, долго ли продлится война, П. В. Казем-Бек сказала, что, вероятно, долго: враг еще очень силен. На наш вопрос, как содержатся в плену наши солдаты (она посетила уже несколько солдатских лагерей), она с грустью ответила, что, помимо строгого немецкого режима и непосильных работ, кормят солдат очень скверно и что в некоторых лагерях солдаты умирают от голодного тифа сотнями, а во всех лагерях, вероятно, и тысячами!

Я с сожалением подумал о своих солдатах-уфимцах, особенно о тех из них, с которыми пришлось мне переживать на войне радости побед и горечь поражений.

Уехала от нас сестра милосердия, сопровождаемая нашим напутствием, благодарностью и горячими пожелания ми полной победы Родине…

В плену я получил следующее письмо от унтер-офицера Алексея Калинина 16‑й роты, которой я командовал на войне:

«1916 г. 20 сент. Здравия желаю, Ваше Высокоблагородие! Я – Алексей Калинин – ст. унт. – офицер бывшей вверенной Вам 16‑й роты, прошу Вашего разрешения уведомить Вас о своей судьбе. В бою 3 февр. 1915 г. я попал в плен под Махорцами, теперь здоров. Посылаю я Вам искреннее почтение от всего сердца и желаю Вам наилучшего в будущей жизни, и уведомляю, что фельдфебель Нагулевич тоже в плену. Адрес мой: Ostpreussen, Arys» и т. д.

Я сейчас же отправил по почте этому унтер-офицеру пять марок, при следующем письме, на обрезке денежного перевода: «Дорогой Калинин, извести о получении денег. Где Афанасьев и Нагулевич? Искренно желаю всем вам доброго здоровья и благополучно вернуться домой. Кто с тобой 16‑й роты? Подполковник Успенский».

Но каково было мое удивление и досада, когда через несколько дней я получил и деньги, и письмо из солдатского лагеря «Арис» обратно. Комендатура разъяснила мне, что письменные сношения, а тем более пересылка денег между пленными офицерами и солдатами – запрещена! Таким образом, мы ничем не могли помочь своим солдатам, умиравшим в плену от голода.

Я лично не видел, как содержались и питались наши солдаты в плену, но то, что рассказывали мне посещавшие эти лагери священники и попавшие из этих лагерей в наш лагерь солдаты (денщики) – полно ужаса!

Вот сообщения священника, ныне заслуженного протоиерея отца Михаила Павловича, пробывшего у немцев в плену почти четыре года в разных солдатских лагерях.

В огромном солдатском лагере в городе Черске он за семь месяцев похоронил более пяти тысяч солдат. Главная причина смертности – туберкулез от истощения. В лагере было два больших лазарета: один общий, другой – для туберкулезных. В один непрекрасный день последовало распоряжение лазаретам поменять свои помещения и, таким образом, в загрязненный, заплеванный чахоточными лазарет попали больные из общего лазарета и, конечно, почти все они заразились чахоткой. Смертность была ужасная, хоронить приходилось по двадцать – двадцать пять человек в день! Это напоминает «участок смерти» на фронте.

Этот же священник в лагерях Черске в Августабаде своими глазами видел следующие наказания пленных солдат, без всякого суда, властью фельдфебеля или унтер-офицера, заведующего бараком: «подвешивание», причем пленный, вися на столбе всей тяжестью тела на своих руках продолжительное время, снимался обыкновенно в полном обмороке; в лагере Черске в жаркий день на глубоком песке «бег» до полного изнурения и падания; в лагере Пархим – очистка отхожих мест и перевозка нечистот пленными (вместо лошадей).

Видел своими глазами о. Михаил, как конвойные солдаты кололи штыками тех голодных солдат (русских и французов), которые пытались из помойных ям доставать картофельную шелуху и т. п.

Во всех солдатских лагерях немцы организовали специальные «библиотеки» для пленных солдат: порнографические книги, подрывавшие нравственность солдата, или революционные, направленные против государственного строя родины пленного.

Когда священник о. Михаил, возмущенный всем этим, заступался за несчастных пленных и обращался с жалобой к комендантам лагерей, его выслушивали, обещали «разобрать» дело и сейчас же ссылали его в другой лагерь; а когда этот священник в своих беседах с пленными солдатами начал внушать им, что они не должны исполнять тех работ, которые направлены против своих же войск, как-то: рытье окопов на фронте, работы в разных патронных, ружейных и пороховых заводах и фабриках, немцы запретили ему не только беседы, но и совершение Богослужения.

Кстати здесь вспомнить русскую церковь в Словении, недалеко от города Любляны (Югославия). Церковь эта построена на костях русских военнопленных: во время Великой войны австрийцы заставили пленных построить стратегическое шоссе в совершенно дикой местности, от Краинской горы (на высоте тысяча сто метров) через перевал к итальянскому фронту; на постройке этого шоссе от несказанных страданий погибло очень много русских солдат, причем, например, однажды под снежным обвалом погребены были сразу несколько сот человек.

Пришла зима. Из окон нашего здания везде виден мне был здешний пейзаж; холмы и поля, покрытые снегом, голые деревья и кусты вдоль шоссе… картина, напоминавшая нам зиму, проведенную на фронте в Восточной Пруссии.

6 декабря было торжественное Богослужение – праздник Св. Николая Чудотворца и тезоименитство (день Ангела) русского Государя.

Немцы, что касается соблюдения известных обычаев не только у себя, но и у своих врагов, – большие политики. Так, накануне этого дня комендант пригласил старшего в лагере полковника Рустановича и объявил ему, что свыше (из Берлина) разрешено нам в плену праздновать именины своего императора, и при этом запросил, как мы предполагаем праздновать этот день?

На совещании штаб-офицеров лагеря по этому запросу было решено и сообщено коменданту: накануне и в самый день праздника будет совершено Богослужение, а после обедни будет отслужен торжественный молебен с провозглашением многолетия Государю и после молебна будет пропет русский гимн; для нижних чинов (денщиков и прочих солдат-пленных) будет устроен на наши средства улучшенный обед в офицерской столовой лагеря.