Но прошло всего три года, и тогдашний премьер Владимир Путин прямо заявил: «Хасавюрт был ошибкой».

Хотя я всегда искал прежде всего мирные решения для Чечни, а до начала вооруженной стадии конфликта Ельцин вообще от национальной политики отстранил, все равно меня все время числили в главных врагах чеченского народа. Но самый разный чеченский народ прекрасно знал дорогу в мой кабинет, причем находили, где бы я ни работал, и приходили с самыми разными вопросами.

И вот в один прекрасный день на пороге моего кабинета в Счетной палате возникает собственной персоной муфтий самопровозглашенной Чеченской Республики Ичкерии и ее новый глава — Ахмат Кадыров. Заходит и сразу заполняет собой и своей папахой весь кабинет. И смотрит на меня молча. Оценивает, как я понимаю. А взгляд у него такой жесткий, тяжелый взгляд, я бы даже сказал — волчий. Я тоже на него смотрю, соображаю: зачем он здесь появился. Ведь знаком я с ним до этого не был.

Надо сказать, что привел его ко мне наш общий знакомый, один московский чеченец, который очень переживал за события на своей родине. И за Россию тоже. Вот он Кадырова, как религиозного авторитета и перспективного лидера, ко мне и привел.

Смотрю я на своего гостя и понимаю, что тот не сильно счастлив меня видеть и визиту этому явно сопротивлялся. Да и я, собственно, не горю желанием с ним общаться. Но я уважал и ценил моего товарища, который и для Ахмата Абдулхамидовича тоже был авторитетным человеком. Поэтому просто жду, что дальше будет.

А Кадыров-старший идет к моему столу и садится передо мной на стул. Причем прямо в папахе сел. С головы ее не снял. Я смотрю на него и думаю: «Сейчас пойду и свою папаху надену. Я же терский казак, и папаха у меня имеется. В шкафу висит». Но решил не нагнетать: уж очень демонстративно бы вышло. Или даже смешно.

Кадыров веско так помолчал, подержал паузу, а потом все-таки начал говорить. И всё вокруг да около: как дела, как семья и прочее. И вдруг выстреливает фразой: «А можете мне написать договор об отношениях республики с федеральными органами власти? А еще лучше — Конституцию?»

Тут я вздохнул свободно: «Конечно могу. И договор, и Конституцию».

В итоге написал и то и другое. Жизнь, конечно, что-то поменяла, ведь столько лет прошло, но во многом сегодняшняя Конституция Чечни — это тот текст, который был тогда мною написан для Ахмата Кадырова.

Кстати, заказчиком он оказался не строптивым. Принял мой текст хорошо. Внимательно все детали со мной разобрал. Мы с ним сидели, и я ему по каждому абзацу объяснял, почему так, а не иначе написано. Вникал, кое-что уточнял. У нас с ним несколько таких встреч было, рабочих.

И нужно сказать, что в итоге у меня к Кадырову-старшему сложилось очень позитивное отношение. Почему? Потому что этот человек точно понимал, чего хочет. Понимал, чем рискует. И даже осознавал, что в глазах части населения республики будет считаться предателем, потому что пошел на мир с Россией. Но при этом он понимал, что идет на такую жертву, потому что для блага своего народа надо поступить именно так.

Он умел смотреть за горизонт. Вот что для меня было особо удивительно. Задачи свои и цели четко видел. Куда все его шаги республику выведут — это он всё просчитал.

То есть Ахмат Абдулхамидович Кадыров был совершенно на своем месте. Да, сегодня я в этом уверен. Тут и России повезло, и Чечне повезло. Примерно так же, как с Шаймиевым. С Дудаевым и Яндарбиевым не повезло, а вот с Кадыровым-старшим точно повезло.

Конечно, для России начала 1990-х годов чеченский конфликт был самым опасным, но и в Татарстане ситуация тоже была на грани. Федеративный договор в 1992 году республиканские власти не подписали. Выборы российского президента не состоялись, выборы депутатов в федеральный парламент — тоже. Была провозглашена практически и юридически полная независимость Татарстана. Делегация республики сидела в Совете Европы, а Венецианская комиссия[57] со ссылкой на международные нормы обосновывала казанскую независимость и суверенитет.

Мы три года работали над проектом татарстанского договора, который в результате был подписан 15 февраля 1994 года.

Почему так долго шли переговоры? Имели значение два фактора.

Первый фактор: надо было найти решение нерешаемых вопросов, а для этого нужно было, чтобы поуспокоились страсти. В такой ситуации время — лучший лекарь. Я уже не помню, в десятый или двенадцатый раз был в Казани, когда мы во время очередной прогулки с Минтимером Шариповичем «родили» формулу: ассоциированное членство. Согласно толковому словарю формулировка означает договорно-союзнические отношения. Звучит важно, но каждый понимает так, как хочет. Для Татарстана — подчеркивает самостоятельность. Для России означает, что на самом деле республика ассоциирована с Россией, то есть входит в ее состав. В общем, «ассоциированное членство» устроило обе стороны, но при этом было совершенно новым словом в политике и в праве. В результате эта находка позволила Шаймиеву решать проблемы внутри республики, а нам позволила сказать, что найден компромисс.

Второй фактор, почему договор так долго не подписывался, — это необходимость обновления правовой базы, в том числе и на федеральном уровне. Новые федеративные отношения должны стоять на новом конституционном фундаменте. Что было делать с договором, который уже был готов? Его нельзя было подписать по старой Конституции РСФСР. Причем даже если бы мы его и подписали, он не имел бы юридического значения. Был бы чисто политическим. Именно поэтому в проекте Конституции РФ 1993 года специально под договор с Татарстаном в 11-ю статью были заложены два слова. Эта статья о том, что предмет и ведение полномочий разграничивается Конституцией, Федеративным (а Федеративный договор 1992 года Татарстан не подписал) и иными договорами. Вот это и есть два слова: «иными договорами». Как только Конституция России в декабре 1993 года была принята (обратите внимание на хронологию), через месяц, в феврале 1994 года уже был подписан договор с Татарстаном, и он имел юридическую, конституционную основу.

Какой фактор перевешивал? Наверное, оба имели равное значение. Сами переговоры шли очень непросто, мы много раз возвращались к одним и тем же болевым точкам. Может быть, психологически ситуацию сдвинул с места один случай, о котором я часто рассказываю. Однажды делегация республики приехала с новым вариантом договора, и в нем мне бросилось в глаза то, что система мер и весов — метрология — была записана в исключительные полномочия республики. Сидим в красивом зале в Кремле, обсуждаем текст. Я пишу Борису Николаевичу записку: «Спросите, пожалуйста, у Минтимера Шариповича, а чем татарский метр отличается от русского?» Ельцин спросил. Пять секунд паузы, затем раздался хохот. Все, включая татарстанскую делегацию, вдруг поняли, что в отстаивании суверенитета уже дошли до абсурда. А оказывается, русский и татарский метр одинаковы, как, впрочем, и килограммы.