В салон-вагоне их ехало шестеро: Алик и Глеб, господин Байбулатов, есаул Коротченя – он обеспечивал транспорт и питание: за Корсаком никакого регулярного сообщения не было ни по суше, ни по воде, – и два казака-порученца, они же телохранители, носильщики и прочее.

В Новопитере Кирилл Асгатович попытался объясниться. Простите меня, если можете, Глеб Борисович, сказал он, ну – не подумал, затмение нашло… показалось вдруг, что двух зайцев убью, а когда понял, что глупость сотворил – поздно уже… Простите великодушно. Впрочем, если желаете, я откажусь от участия в акции, сами понимаете: доверие должно быть обоюдным. Да, сказал Глеб, доверие должно быть. Когда я понял, что вы меня используете как ложную мишень… да если бы именно меня – я бы слова не сказал! Вы же… Я еще и еще раз прошу прощения, – Кирилл Асгатович наклонил голову. Я совершил ошибку, она дорого стоила – и вам, и мне… Глеб не стал спрашивать, чем расплатился господин Байбулатов. Чем-то, значит, расплатился – зря говорить не станет.

…А дама ваша жива, здорова и в безопасности, сказал он, когда они пожали руки. Мне Бэдфорд сообщил…

В Корсаке остановились в доме военного коменданта штабс-капитана Переверзева Игната Ильича. Дом был огромен и полупуст. Ходили сквозняки по пустому флигелю, и палые листья лежали в углах. Осень торопила события, Коротченя и комендант сработали четко, и на второй день был готов план похода: на шхуне до Федякиной губы, самого северного рукава реки Эридан, там есть застава Крепостец, где квартирует сотня казаков и с полтысячи крестьянского населения. Оттуда до нужного места четыре сотни верст по прямой, и пройти их надо на конях. С сотником Крепостца снеслись по телеграфу, недавно проведенному. Он готов дать и лошадей, и казаков в конвой. Так будет и быстрее всего, и проще. Господин Байбулатов выразил согласие. Алик был молчалив и мрачен. Миссия его угнетала страшно. Глеб же…

Глеб испытывал сильнейшее чувство неизбежной грядущей неудачи. Он только не знал, не мог понять, и чем именно суть этой неудачи. Впрочем, делиться сомнениями не стал – да и чем, собственно, было делиться? Страхом и неуверенностью? Нет, просто слишком долог путь. Делаешь – делай скорее…

Но – грызло, грызло…

Все было неправильно. Все с самого начала.

И уже ничего не исправить. Остается жить с тем, что осталось.

Не хотелось ни о чем жалеть. Хотелось быть жестким и сильным.

Ничего больше и не приходилось требовать и ждать – от себя, от жизни, от Бога…

Но что-то зацепилось внутри и не пускало.

Светлана возвращалась в город, где прожила последние и не самые плохие годы – будто жизнь спустя. Тянулись пригороды, дачи, богатые виллы. Она узнавала их, как сквозь туман. Потом начались сады, парки. Вдали мелькнул на миг и тут же скрылся дом, где жила Олив и где Светлана и Сайрус выдерживали осаду в ту жуткую ночь мятежа. А у самой станции, где начинали ветвиться пути и колеса загромыхали на стрелках, стоял, открытый всему, двухэтажный деревянный дом. Туда, в тесную квартирку на втором этаже, и привез ее, пятнадцатилетнюю, отец. Два с половиной года закрытой школы было позади, два с половиной гнусных года. Светлана вглядывалась в окна дома, занавешенные светлыми шторами – как будто можно было узнать этим или каким-то другим способом, дома отец или нет. Рядом молчал и о чем-то размышлял Сол. Ему нелегко далась дорога, особенно последние сутки: банды бесчинствовали, поезд останавливался поминутно, солдаты охраны растаскивали завалы – а из темноты летели пули. Но ни налета, ни крушения все-таки не случилось, обошлось.

Они продолжали играть в маленькую еврейскую семью, но уже тихо, устало, на излете. Светлана перестала примачивать фуксином шею и щеку, «родимое пятно» полиняло. Тяжелый «сэберт» она носила в вагоне почти открыто: в кармане летнего пальто. Но на станции Сол встрепенулся, шепнул: работаем, – и потом долго и шумно торговался с носильщиком. А в кэбе вдруг улыбнулся ей и крепко пожал запястье.

В пять минут домчались до дома, и Светлана, выдохнув: «Одна…» – взлетела на второй этаж. Дверь. Она постучала, но даже не услышала своего стука. И не услышала шагов за дверью.

В первый миг она не могла разобрать, кто перед нею: так было светло в квартире и так темно здесь, по эту сторону двери. А может быть, ей просто хотелось видеть другое…

Женщина средних лет, в измятом халате, с измятым лицом и трубкой в руке.

– К кому это вы?

– Мистер Белов… он жил здесь… Он здесь?

– Никогда не слышала… Может быть, Фанни? Фанни!

– Иду, иду, – донеслось из комнаты. За-шаркали шаги, и появилось нечто бесформенное, колышущееся, как мешок, налитый киселем. Но удивительно – Светлана узнала это существо, кухарку Фанни, когда-то занимавшую каморку под лестницей. И Фанни узнала ее и раздвинула в беззубой улыбке губы:

– О, мисс Светти! Как это вас занесло к нам? Да вы проходите, проходите же. Элинор, дай дорогу мисс…

– Фанни, милая, скажи: папа был здесь? Недавно – здесь?

– Нет, мисс, а что случилось?

– Фанни, я с вокзала, я была в столице, когда услышала, что он вернулся…

– Нет, мисс, я не слышала и этого. Но я многого не слышала, нигде не бываю, не вижусь ни с кем… Может быть, он и вернулся. Но сюда он не заходил. Да и что ему делать здесь? Проходите, я налью вам горячего чаю, вы такая бледненькая…

– Спасибо, Фанни, меня ждут внизу, я должна, должна найти его как можно быстрее…

– Удачи вам, милая, и простите, что ничем не помогла. Как вы доехали?

– Это ужас, Фанни, это просто ужас… – Светлана бежала вниз. Прощай, Фанни!

Сол помог ей сесть.

– Пусто? – понял он.

Светлана кивнула.

– Куда теперь?

– В комендатуру порта.

– В комендатуру порта! – крикнул Сол кэбмену.

Лишь когда кэб остановился у начала аллеи, ведущей к тяжелому серому дому под красной крышей, Светлану ударило: ведь там же не только те, кто что-то знает об отце, там может быть и Сайрус! Но поздно было поворачиваться и убегать…

Мистер Пэтт так и занимал свой треугольный кабинетик, заваленный до потолка пыльными коричневыми папками. Нарукавники и круглые очки делали его похожим на старого бухгалтера.

– Леди Светлана! – он узнал ее сразу, а изумился секундой позже.

– Это я, мистер Пэтт, здравствуйте! Скажите: папа вернулся?

– Ваш отец, леди? Не-ет… Только не волнуйтесь, ради всего святого, от них есть известия, там все в порядке. Месяц назад была телеграмма из Белого Города, они готовились к отплытию, мы перевели им деньги на свежие продукты. А почему вы решили, что он вернулся? Нет, и мне очень жаль, что приходится это говорить.

– Да, я… Это было ложное известие. Понятно. Извините. Главное – жив и здоров, правда?

– Конечно, миледи, конечно. Садитесь вот сюда – и не откажите в компании: глоточек бренди с фруктовой водой?