А я – мне пришлось отвечать по совести.

– Вот щипки за сосок – это по правде больно.

Она потупилась в чашку с чаем.

– Но почему ты ничего не сказал?

Отец, однако, был проницательной личностью.

– Он же парень, – сказал он и подмигнул мне, и стало ясно, что все наладится.

– Прав я или не ошибаюсь?

И Пенелопа поняла.

Она тут же сама себе пояснила:

– Ну конечно, – прошептала она, – как те…

Ребята из школы Хайперно.

В итоге всё решили, пока она допивала чай. Существовало унизительное знание: есть только один способ помочь моей беде, и это не поход родителей в школу. С требованием оградить.

Майкл сказал, так и надо.

Безмолвное заявление.

И он продолжил: сделать можно лишь одно: сцепиться с Джимми Хартнеллом и покончить с этим делом. В основном это был монолог, а Пенелопа только кивала. В какой-то миг она почти рассмеялась.

Почувствовала ли она гордость за него и за его речь?

Порадовалась ли тому, что мне предстояло?

Нет.

Глядя из нынешнего дня, я думаю, что это было скорее знаком жизнелюбия – представить, как смело выходишь против страшной шпаны, что, конечно, было самой легкой частью задачи.

Одно дело – воображать.

Выполнить это в действительности казалось почти невозможным.

И даже когда Майкл закончил свою речь вопросом: «Ну, а ты что думаешь?», она вздохнула, но это был все-таки вздох облегчения. Предмет вовсе не располагал к шуткам, но именно шуткой она ответила:

– Ну, если драка вернет его за пианино, значит, только это нам и остается.

Она смутилась, но и воодушевилась; меня же затопил ужас.

Родители, которые должны меня защищать и правильно воспитывать, ни секунды не колеблясь, обрекали меня на неминуемое избиение на школьном дворе. Я разрывался между любовью и ненавистью к ним, но теперь я понимаю, что это была подготовка.

В конце концов, Пенелопа умрет.

Майкл уйдет.

А я, разумеется, останусь.

Но прежде чем это все случится, он будет учить меня и тренировать меня для боя с Хартнеллом.

Это будет здорово.

Наутро и Генри, и Клэй проснулись опухшими.

Один из них должен был отправиться в школу, избитый, тихий и весь в синяках, а другой – со мной на работу, избитый, тихий и весь в синяках. Для него началось ожидание субботы.

Но в этот раз это было другое ожидание: он ждал ее скачки.

Много должно было произойти в этот начальный день, в основном благодаря Клаудии Киркби. Но сначала Клэй встретился с Ахиллесом.

Я работал недалеко от дома, так что можно было выезжать не особенно рано, и Клэй выбрался во двор. Солнечные лучи омывали животных и били по лицу Клэя. Вскоре солнце утолит его боль.

Сначала он гладил Рози, пока она не повалилась на траву. Мул улыбался позади сушильного столба.

Смотрел на Клэя, говорил: ты вернулся.

Клэй потрепал ему гриву.

Вернулся… хотя ненадолго.

Наклонившись, он проверил копыта, и Генри, выйдя, крикнул:

– Копыта нормально?

– Нормально.

– Он разговаривает! Надо срочно проверить новости!

Клэй этим не ограничился. Подняв глаза от правого переднего копыта:

– Слышь, Генри – от одного до шести.

Генри усмехнулся:

– Дык!

Теперь о Клаудии Киркби. В обеденный перерыв мы с Клэем сидели в доме, где работали, среди пачек половой доски. Я поднялся помыть руки, тут у меня зазвонил телефон, и я попросил Клэя ответить: это была учительница, ставшая заодно нашим психологом. Застав на моем телефоне Клэя, она удивилась, и он сообщил, что приехал ненадолго. Что же до причины звонка: она видела Генри и решила узнать, не стряслось ли у нас чего.

– Дома? – спросил Клэй.

– Ну… да.

Клэй повел глазами в сторону и почти улыбнулся.

– Нет, дома Генри никто бы не тронул. У нас ничего подобного и быть не может.

Мне пришлось подойти.

– А ну, блин, дай телефон.

Он отдал.

– Мисс Киркби?.. Хорошо, Клаудия, нет, все нормально, у него просто вышло некоторое недоразумение на улице. Знаете, какими пацаны бывают безголовыми.

– Уж это да.

Мы поговорили пару минут, и голос у нее был спокойный – тихий, но твердый, – и я представил себе ее на том конце. Одета ли она в темную юбку и кремовую блузку? И зачем я воображаю ее икры? Когда я уже собирался дать отбой, Клэй попросил подождать и передать, что он привез книги, которые она ему одолжила.

– Хочет ли он взять другие?

Он слышал ее вопрос, подумав, кивнул.

– Какая ему понравилась больше всех?

Он ответил «Бой на 15-й Восточной улице».

– Хорошая вещь.

– Мне там нравится старик шахматист.

В этот раз чуть громче:

– Билли Уинтергрин.

– Да, он отличный, – подтвердила Клаудия Киркби.

Я оказался посреди их разговора.

– А я вам не мешаю, нет? – спросил я (похоже вышло с Генри и Рори в тот вечер, когда вернулся Клэй), и она улыбнулась где-то в телефонной сети.

– Приходи за книгами завтра, – сказала она. – Я немного задержусь после работы.

По пятницам педагоги оставались пропустить по стаканчику.

Я положил трубку, а Клэй как-то странно усмехался.

– Что за дурацкая улыбочка?

– Чего? – не понял он.

– Не чевокай мне – давай хватай с того конца.

Мы понесли пачку досок вверх по лестнице.

На следующий день я довез Клэя до школы и решил остаться в машине.

– Ты не пойдешь?

Она ждала на улице, рядом с учительской парковкой.

Она вскинула руку высоко в солнце, и они обменялись книжками; она сказала:

– Боже, что это с тобой?

– Все хорошо, мисс Киркби, так было надо.

– Ну, Данбары, вы меня каждый раз удивляете.

И тут она заметила машину.

– Привет, Мэтью!

Черт подери, придется вылезать. На сей раз я взглянул на обложки:

«Удалец». «Мямля».