Передавая Гебе Джонс чашку, Реджинальд Перкинс опустил в кресло костлявое тело, положил руки на подлокотники и принялся рассказывать историю удивительного путешествия Клементины Перкинс.

Они познакомились еще детьми, когда после войны стояли в очереди, чтобы отоварить сахарные карточки. Их матери подружились на почве непредвиденных трудностей, связанных с неожиданным возвращением домой мужей. Дети вместе играли, пока матери рассказывали друг другу о том, как приживается в доме чужак, которого дети, давным-давно его позабывшие, вынуждены теперь называть папой.

Через год матери потеряли друг друга из виду, когда семья Перкинсов переехала. Однако одного расстояния было недостаточно, чтобы оборвать дружбу, завязавшуюся между их отпрысками. Не в силах ждать, полагаясь на почтовую службу, подростки слали друг другу письма через молочника. Тот сам только что женился и хорошо понимал страдания тех, кто болен любовью. Какое-то время все шло хорошо, пока молочник не начал путать письма, отданные ему влюбленными, с записками других клиентов. Уже скоро домохозяйки на несколько миль вокруг проклинали тупоголового молочника, который оставлял на их крыльце листы с многословными излияниями страсти заодно с неверным заказом, тогда как влюбленные силились понять, какой романтический подтекст скрывается за просьбой доставить еще одну бутылку молока.

Свадьбу устроили скромную, к концу года Клементина Перкинс уже была беременна. Потом родилось еще двое детей, и они вели вполне счастливую жизнь в своем зеленом районе. Потом они оба рано вышли на пенсию, чтобы проводить побольше времени вместе, и самой большой радостью для них стали дневные экскурсии по историческим местам Англии. По мере того как они старели, Реджинальд Перкинс все больше боялся предстоящей разлуки с женой, он смотрел из окна гостиной, как она возится в саду, и думал, что же хуже: умереть первым или вторым.

Он так и не пришел ни к какому выводу, когда она вдруг упала в ванной во время их поездки в Испанию, которую они предприняли, чтобы она немного приободрилась после угрюмой зимы. Домой он возвращался, погруженный в молчание, синий рюкзак с останками жены стоял на соседнем сиденье. Много месяцев он не хотел выходить из дома и, как ни уговаривали дети, не желал расставаться с останками.

Однажды днем он сидел в своем кресле, понимая, что больше не в силах сносить одиночество. Он пошел в кухню, сделал себе сэндвич с рыбной пастой, положил в рюкзак вместе с урной. После чего отправился в Хэмптон-Кортский дворец — интересное место, которое они с женой собирались посетить следующим.

Это была одна из множества достопримечательностей, которые они с Клементиной осмотрели уже после ее смерти, и неожиданно его жизнь снова наполнилась смыслом. Однако, возвращаясь из королевского дворца Кью, он уснул в метро, убаюканный теплом и размеренным стуком колес. Когда он проснулся, то оказалось, что кто-то унес рюкзак с останками его жены, и он совсем пал духом.

— Больше всего я боялся повстречаться с ней на Небесах после того, что наделал, — сказал он, и слезы полились по впалым щекам. — Где ее нашли?

Геба Джонс отставила чашку, которая все равно остыла, пока она слушала рассказ.

— На Центральной линии, — сказала она. — Воры довольно часто бросают вещи, поняв, что в них нет ничего ценного. Кстати, заранее прошу меня извинить, но почему смерть вашей жены не зарегистрирована в реестре?

Реджинальд Перкинс вынул белый носовой платок и вытер щеку.

— Она зарегистрирована в Испании, — пояснил он, убирая платок в карман брюк. — Здесь в этом уже не было нужды. На что мне бумага, подтверждающая, что моя жена умерла?

Повисла пауза.

— Очень красивое дерево, — заметила Геба Джонс.

Он перевел взгляд на урну:

— В Испании мне дали отвратительную посудину, чтобы перевезти Клементину домой. Я просто не мог держать ее там, поэтому заказал нечто особенное. Это гранатовое дерево. Гранат — символ вечной жизни.

Они сидели молча, слушая, как шипит газовый камин.

Неожиданно Реджинальд Перкинс повернулся к своей гостье.

— Мне кажется, я должен подыскать Клементине место последнего упокоения, пока не потерял ее снова. Вы не могли бы помочь? — спросил он.

Геба Джонс вышла вслед за стариком в сад, он постоял немного с лопатой в руке, оглядывая участок. Неловко опустившись на колени, он выкопал в земле ямку. Взяв урну, которая столько недель провела на письменном столе Гебы Джонс, он поцеловал ее на прощанье, опустил в яму и засыпал темной сырой землей. Геба Джонс помогла ему подняться, и он стоял, глядя на то, что получилось.

— Здесь на нее будет падать солнце, — проговорил он с улыбкой.

Не услышав ответа, он повернул голову и посмотрел на свою гостью.

— Пойдемте-ка в дом, милочка, — сказал он, заметив, что она плачет.

Когда Геба Джонс снова сидела на диване, согревая пальцы о чашку со свежезаваренным чаем, она рассказала Реджинальду Перкинсу о том страшном, кошмарном дне и под конец прибавила:

— Мы так и не похоронили останки. Не смогли выбрать место. Никто из нас не нашел в себе силы заговорить об этом.

— И где они сейчас?

— Так и стоят на дне шкафа.

Теперь уже Реджинальд Перкинс держал чашку с чаем, который остыл, пока он слушал рассказ гостьи. Он поставил чашку на стол и откинулся в кресле. Подумав немного, он сказал:

— У вас хотя бы есть муж. Это должно утешать.

Геба Джонс поглядела на скомканный бумажный платочек в руке.

— Уже нет, — ответила она и рассказала, как ушла из крепости с чемоданом и с того дня больше не разговаривала с мужем. — Я не могу ему простить, что он ни разу не заплакал.

Старик поглядел на нее.

— Мы можем любить друг друга одинаково сильно, — сказал он, — но это не значит, что мы одинаково переносим горе.

Геба Джонс посмотрела на него сквозь пелену слез:

— Я невольно задаюсь вопросом, любил ли он его вообще когда-нибудь.

Реджинальд Перкинс поднял скрюченный палец.

— А вы задавались этим вопросом, когда ваш сын был жив? — спросил он.

— Ни разу.

— Вот вам и ответ, милочка, — проговорил он, опуская руку.

Сидя на железном стуле, выкрашенном белой краской, преподобный Септимус Дрю оглядывал крепость из своего садика на крыше. Сквозь оголившиеся за зиму кустики шалфея четырех разных сортов он наблюдал за группой туристов, застывшей на лобном месте, и еще за одной, выходящей из казарм Ватерлоо и до сих пор ослепленной блеском сокровищ Короны. Он перевел взгляд на церковь и снова вспомнил о том, чту Руби Дор сказала ему в Колодезной башне. В самом деле достоин ли он называться слугой Господа? Этот вопрос отравлял ему жизнь с самого начала литературной карьеры, однако превращения, происходившие с его подопечными грешницами, которые ухаживали за огородом лучше, чем за собой, неизменно гнали сомнения прочь.