было с мейерхольдовскими «Землей дыбом», «Д. Е.» и другими спектаклями такого же типа. Режиссер был основным идеологом нового зарождающегося театра, главным воспитателем, идейным вожаком театрального коллектива, накладывающим свою неизгладимую печать на все моменты его творческой работы. Это была пора великолепных режиссерских полотен, зрелищных импровизаций, связанных в целое единым планом режиссера-драматурга.

Новый этап реконструкции, захвативший здание современного театра в его малейших деталях и пристройках, возник под знаком драматурга. Решающий сдвиг в путях наиболее консервативных театров произошел с активной помощью драматурга. От «Озера Люль» А. Файко, «Воздушного пирога» Б. Ромашова и «Шторма» В. Билль-Белоцерковского тянется цепь спектаклей, в которых решающее слово принадлежит драматургу, приносящему в театр отчетливую идейную концепцию, выраженную в цельной форме драматического произведения. Это положение драматурга укрепляется с каждым сезоном. От элементарных, наскоро слепленных и единичных агиток драматургия перешла к сложным композициям «Человека с портфелем» А. Файко, «Страха» А. Афиногенова и «Моего друга» Н. Погодина с развитым идейным замыслом и отчетливой конструкцией, с живыми образами людей новой эпохи. Драматургия в наши дни — это не список отдельных произведений, но целое движение, организованное в непрерывный и убыстряющийся поток.

Конечно, советский драматург делает только первые шаги, конечно, его произведения еще далеко не совершенны. Но они уже определяют основное русло, по которому идет и пойдет завтра советский профессиональный театр. Через драматургию по преимуществу революция осуществляет перестройку театра в целом. Драматургия помогает актеру находить более точный путь к овдадению новыми образами, она подсказывает театру приемы сценического отображения сегодняшней жизни, она подводит его вплотную к острым и центральным проблемам нашего дня.

Решающая роль принадлежит ей и в той борьбе различных театральных течений, которая, начавшись еще в предреволюционную пору, не закончилась и сейчас.

Две сценические системы до последнего дня еще противостоят друг другу и делят современный театр на два крыла. Одна из них представлена Вс. Мейерхольдом, другая — К. Станиславским и Московским Художественным театром. Судьба этих враждующих лагерей за годы революции пестра и изменчива. Был период, когда мейерхольдовская система чуть ли не безраздельно властвовала на сцене революционного театра, а МХАТ оставался в самом хвосте театрального поезда. Сейчас соревнование этих систем идет на равных началах. И та и другая числят за собой победы и поражения, и та и другая имеют свои заслуги в создании искусства революции.

Но спор между ними, возобновляющийся время от времени с прежней страстностью, теряет свою остроту. Советская драматургия в ее передовых отрядах является тем элементом, который, не затрагивая в театрах отличия индивидуально-творческого порядка, снимает в то же время коренное принципиальное различие между ними. Эти системы постепенно сближаются друг с другом, вливаясь в одно русло, в один поток формирующегося социалистического театра. Они заимствуют друг от друга отдельные художественные «открытия» и находки. Они изменяют свой подход к драматическому материалу, к построению социального образа, к структуре спектакля.

Наличие этого процесса бесспорно. Он вскрывается все с большей силой на каждой новой постановке крупных московских театров. «Список благодеяний» в Театре Мейерхольда отделяет от «Страха» в Художественном театре совсем небольшое расстояние. То различие, которое есть между ними, не может быть сравнимо с различием между мейерхольдовской «Землей дыбом» и мхатовским «У врат царства».

Может быть, всего ярче этот процесс обнаруживается именно в тех театрах, работа которых в основном строится на советском репертуаре, как, например, Театр Революции, Театр имени МОСПС, Вахтанговский театр и целый ряд однотипных периферийных театров.

В работах этих театров мейерхольдовская и мхатовская линии сливаются в одно русло, объединяясь общими идейными установками передовой драматургии. В этом слиянии еще много от механического соединения, от эклектики. Но завтра, когда драматургия станет прочно на самостоятельные ноги, когда она сумеет выразить идейное содержание эпохи в завершенной и отчетливой форме, это слияние станет органическим и приведет к созданию оригинального стиля театра нового социально-художественного типа.

8

О пятнадцатилетнем пути советского театра нельзя рассказать в одной статье и даже в одной книге. Можно только обернуться назад, как мы это сделали сейчас, и одним взглядом охватить общие черты этого пути, общие контуры грандиозного здания, выросшего на наших глазах за короткие полтора десятка лет.

И, заключая этот беглый обзор, мы отметим один принцип, лежащий в основе этого разросшегося здания и обеспечивающий ему дальнейшее движение вверх.

До революции, говоря о развитии и достижениях театральной культуры, называли пять-шесть театров и десятка три имен талантливых и гениальных актеров, режиссеров, драматургов и художников.

Сейчас театральная культура создается на пространстве всей страны, на бесчисленных сценических площадках, создается силами целой армии работников театрального фронта, от непрофессионала-комсомольца, впервые выступающего в агитбригадном представлении на своем заводе во время обеденного перерыва, до народного артиста Республики, играющего в лучших центральных театрах страны.

27 ноября 1932 года

«Время, вперед!» В. Катаева{51}

1

Когда открывается занавес и перед аудиторией проходят первые эпизоды этого интересного и во многом блестящего спектакля, зрителю может показаться, что пьеса В. Катаева — одна из средних вариаций обычной, приевшейся производственной драмы.

На сцене горой высятся бочки с цементом, громоздятся леса, валяются доски, бревна, трубы — весь беспорядочный и разнообразный ассортимент строительства. Хрипит радио, звонит телефон, шумит бетономешалка, завывает электромотор, лязгают железом экскаваторы, гудит сирена, трезвонит сигнальный колокол.

И среди этого хаоса предметов и звуков двигаются люди в пропыленной прозодежде, в разодранных рубахах, в потасканных пиджаках. Они проходят вооруженные лопатами, таскают кирпич, балки и бревна, разговаривают о замесах бетона, о перевыполнении промфинплана, о соревновании и различных методах рациональной организации работы.

Все это заставляет насторожиться. Ожидаешь в сотый раз увидеть на сцене изображение производственных процессов, железобетонных строителей, произносящих «сильно выдержанные» монологи, неизбежно колеблющихся сезонников и вредителей-кулаков, срывающих выполнение промфинплана.

Но Катаев обманывает ожидание зрителя. Его пьеса лишена схемы, в ней нет повторения давно известных истин. Она по-настоящему захватывает аудиторию, открывая перед ней мир новых человеческих отношений, показывая живое лицо человека нашей эпохи в его сложных и разнообразных проявлениях. Производственный материал играет в пьесе Катаева не самодовлеющую роль. Процесс строительства взят автором не сам по себе, как стихийная сила, механически захватывающая в водоворот событий людские пласты и перемалывающая их. Процесс этот показан как результат сознательной человеческой воли. Он складывается из целого ряда мелких событий и происшествий, смысл и содержание которых определяются поступками различных людей с индивидуальными характерами и личными особенностями. Эти индивидуальные, личные черты персонажей окрашивают ход событий в неповторимые цвета, создают внутри общего поступательного движения сложное многообразие переплетающихся человеческих судеб.

2

«Время,