Чтобы отвести вопрос и не разъяснять, что это и есть сам Хрущев, Моня спросил деда:

— А тебе оно надо, дедушка?

— Да нет, милый, это я так, для интереса, значится.

Тогда Моня решился прочитать эпиграмму Алеши:

— Вот я вам сейчас для интереса прочитаю стишок, вы все сразу поймете:

Люди оживились, засмеялись, это им было понятней лекции.

— Во-во, ты нам побольше частушек этаких рассказывай.

Потом на маленьком экране из простыни крутили кино, которого никто не понял, удивлялись поимке анаконды в Венесуэле. На улице стемнело, молодежь собралась на «сходку». За деревней на столбе горел единственный яркий фонарь. Бригадирша Тамара неторопливо подшила к Моне, фактически уперлась в него грудями и кокетливо сказала:

— Что ж, лектор, городской товарищ, пойдемте с нами, послухайте и вы наши частушки. А ночевать коли негде, ко мне милости просим.

— Спасибо за приглашение. Я уж собрался здесь, в правлении, спать.

— Что ж здесь-то? У меня половчей будет. — И опять подмигнула.

Моня глянул ей в лицо: девка смазливая, глаза лучистые. И тоже подмигнул ей…

Сначала «на сходке» пропели «политические»:

После этого перешли на «лирические»:

Вышел вперед возница-подросток, который привез Моню, и срывающимся подростковым голосом пропел:

Кто-то из парней крикнул:

— Одуванчик, давай одуванчик, что ли!

Гармошка заиграла плясовую, в центр круга вытолкнули одну из девушек, двое ребят подскочили, ловко задрали ей подол сарафана и связали узлом над головой. Сапоги и сиреневого цвета трусы внизу, связанный сарафан сверху — в таком виде она, действительно, стала похожа на одуванчик. Моня удивился затее, подумал: «Деревенский стриптиз». Парни гоготали, девушки фыркали и визжали, а «одуванчик» закрутилась под гармошку и общее улюлюканье:

— Эй, бля, пляши почаще!

Бригадирша толкнула Моню локтем, сказала:

— Нечего заглядываться, товарищ лектор. В городе, небось, на лучшее нагляделся. Пойдем, что ли, ко мне. Тебя как звать-то?

Моня соврал:

— Михаилом.

— А меня Тамарой. Я с мамашей живу, но ты не стесняйсь, она глухая и почти ничего не видит. В войну перетрудилась, без коней бабы-то ведь на себе пахали. Вот больная и стала. А ваш Хрущев там, в Москве, выдумал, чтобы упразднить приусадебные участки и ограничить продажу кормов для личного скота. А колхозники только и кормятся с этих участков, и своих коров, коз и свиней тоже с них кормят.

На ботинки Мони налипло столько глины, что он еле понимал ноги, скользил и балансировал. Тамара крепко подхватила его и опять подмигнула. Он соображал: «Хочет со мной переспать, что ж, попробую деревенские страсти».

В избе Тамара первым делом взяла коромысло и ведра:

— Водицы надо принесть, чать, сам с дороги помыться хочешь и ботинки свои очистить. А нужник вон тама, за огородом, — махнула рукой на деревянную кабинку-уборную.

Моня подхватил ведра:

— Дай я тебе помогу.

Она со смехом ткнула его в бок:

— Куды тебе, это дело деревенское.

— Я ведь все-таки мужик.

Моня взялся крутить ручку колодца, поднимая ведра со дна. Тамара затопила печь и поставила греть воду:

— Сымай рубашку, полью тебе, — поливая ему на шею и спину, девушка продолжала говорить: — Аккуратно вы ходите, городские, не то, что наши мужики. Рубашка-то у тебя, небось, синтетитская да с запонками. Ну, а теперь ты уходи, я тоже сполоснусь.

«Подмыться хочет», — решил Моня и через щель в занавеске украдкой наблюдал за ней. Она сняла сапоги, и он увидел, что у нее красивые стройные ноги, немного полноватые из-за сильных мышц. Она заметила, задернула плотней занавеску, засмеялась:

— Налюбуешься еще!

Моня оглядывал бедную комнату: стены бревенчатые, растресканные, заткнуты паклей. В углу старые иконы, на стене тикают часы-ходики допотопной конструкции — с двумя гирьками на цепи, рядом старое зеркало в раме, все в трещинах, так что трудно что-нибудь разглядеть, вся другая стена в семейных фотографиях, сильно отретушированных, все лица похожи. Древний буфет, тумбочка с вышитой тряпочкой на ней, четыре старых стула, скамейка у стены, небольшой стол — вот и все убранство. Была еще полка с книгами, а на ней романы «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», «Кавалер Золотой звезды» — патриотические творения социалистического реализма.

Моня подумал: «До чего же скудно живет русская деревня».

Она вошла — без косынки, с распущенными волосами, в пестром облегающем платье, до того привлекательная, будто ее подменили. Причесалась перед зеркалом, намазала губы и надела туфли на каблуках. Ходила она на них неловко, припадая на обе ноги. Моня смотрел на нее с удивлением и нащупывал в кармане брюк презерватив.

— Что, залюбовался? Понравилась, что ли?

— Понравилась, очень понравилась. Ты красивая.

— То-то, красивая. Коли нас, деревенских, принарядить, то наши девки не хуже городских будут. Ну, давай вечерить. — И толкнув его локтем, добавила, хохотнув: — Потом побалуемся.