Я не видел пасти, глаз, носа. Панцирь гладко закруглялся с обеих сторон, будто на восемь пар колес насадили гигантский, в семь ярдов высотой, пирожок.

— Арруау! Арруау!

Я задрал голову: лузгавка взбежала на гребень холма и скалила оттуда острейшие клыки. Тело ее переливалось, текло, будто ртуть, постоянно находясь в движении. Вдоль змеиного тулова располагался лес черных игл, смотревших в сторону хвоста — чешуйчатого и заостренного. Лапы с когтями — каждым можно вскрыть брюхо не только троллю, но и, пожалуй, сказочному дракону. Морда как у ящерицы, но пасть побольше относительно головы, да не столь выпуклые глаза.

— Арруау! Арруау!

— Куок! Куок! Куок!

Звуки были равно пронзительные и равно мерзкие, они ввинчивались в уши, проникали до костей, царапали душу. А мне и без того было погано — жар теснил грудь, в голове снова разгулялись бойкие гномы.

Виджи ахнула:

— Они… переговариваются!

Олник сунулся между нами.

— Кракенваген, Фатик! Маги Талестры наращивают живую плоть на металл, сплавляют их вместе, выращивают живое… Живой движитель приводит в действие колеса, только представь! Они называют это создание… сейчас-сейчас… Cracken omnia ectus, или папочка… Ой, бедная моя голова, я не хочу это все знать!

О Гритт, с кракенвагеном Олник обещал мне встречу. А еще — с драккором.

Со второго фургона что-то вопили. Я увидел, как с него соскочили Самантий и Крессинда — в руках гномши сверкнуло оружие. Возницы, Нанук и Ванко, стояли на козлах, похожие на статуи. Думаю, я выглядел так же.

— Да уж, это не ваша дымовальная машина, Олник.

— Да уж не наша!

Какое удивление, я думал, он полезет в амбицию.

— И не машина карликов, Фатик.

— Это точно.

— Это розыскная команда. Отлавливают брадмурских тварей, или убивают, если те слишком опасны. А еще ловят разбежавшихся заключенных… Эркешш махандарр, откуда я это знаю?

— Арруау! Ау… ау!

— Куок! Куок! Куоо… куоо…

Раздался хлюпающий звук, и в боку кракенвагена откинулась узкая рампа, по которой спешно начали спускаться фигуры в черных бурнусах.

Кверлинги, Злая Рота, мои старые знакомые. Замыкал движение молодец в серой хламиде чародея Талестры.

Кверлингов было много, больше десятка.

— Арруау!

Лузгавка была уже рядом, я и глазом не успел моргнуть, как она оказалась перед моими лошадьми. Я натянул вожжи, удерживая обезумевших коней. Тулово лузгавки было длиной ярдов в десять. Оно текло, тварь постоянно находилась в движении, и под чешуйчатой кожей лап виднелись сильнейшие мышцы. Пахло от лузгавки кровью и чем-то терпким, словно ее натерли приправами. И никакого зловония. Видать, поэтому ее и прозвали лапочкой.

— Дларма… Эту лапочку почти невозможно убить. Умеет заживлять раны!

— Фатик!

— Тихо, Виджи. Нет… не швыряй в нее фонари!

Лузгавка вдруг остановилась и издала длинный рыгающий звук. И еще несколько. После чего отхаркнула латные рукавицы Маммона Колчека. С костями.

Эх, плакал мой аккредитив для банка Траука. Странно, что кое-чего другого с лузгавкой не происходит. Видимо, еще не время.

Мой учитель театрального мастерства Отли Меррингер не раз говаривал: главный закон пьесы гласит: «Если в первом акте заявлена троллья дубина — в последнем она должна проломить кому-то голову». Так требует искусство пьесы, в которой все элементы должны лежать на своих местах, не выпирать, не быть лишними. Все, что лишнее — должно отсекаться. Однако реальная жизнь — совершенно хаотична. Если я рассказываю вам про латные рукавицы Колчека, да еще говорю, что сам он — профитролль, вы вправе ожидать, что этими самыми рукавицами кулачный боец прибьет как минимум десяток врагов. Увы, реальная жизнь — хаос, где может случиться что угодно. Маммона Колчека убила лузгавка, убила, попробовала на вкус, — и не подавилась. Перчатки не сработали. Дубина провисела впустую. Так и бывает в реальной жизни. И только так. И еще — в жизни совпадения случаются гораздо чаще, чем в пьесах. Уж не знаю, почему.

Лузгавка резко повернулась к нам задом, иглы на ее теле встопорщились. Она метнулась к кракенвагену, по дороге стоптав трех кверлингов.

Кракенваген же выпростал из дыр меж колес длинные кольчатые щупальца цвета индиго, с крючьями на кончиках.

Cracken omnia ectus схлестнулся с Wernae accetilukus feste.

Кверлинги не смотрели на это действо, они устремились к нам — были уверены, очевидно, что кракенваген завалит лапочку и сделает с ней грязное дело. Он — страстный малый! — оплел ее щупальцами и прижал к себе, но лапочка не собиралась отдаваться прямо здесь, в грязи. Она терзала панцирь папочки когтями, скрежет стоял — мое почтение. Папочка выл. Лапочка визжала. Семейная идиллия, да и только.

Кверлинги были уже рядом. За папочку они нисколько не переживали. Не знаю, хотели ли они с нами перемолвиться словечком (возможно, спросить дорогу) или даже напроситься на чай, но молодой чародей, следовавший за их спинами, бросил на меня взгляд, узнал и тут же выпалил краткий приказ на боевом языке.

Татуированные уроды выхватили сабли из складок бурнусов.

Я сграбастал фонарь и метнул им под ноги. Огненное зарево осветило наши лица. Виджи швырнула второй фонарь. Оба броска вышли неудачными. Я помимо воли вспомнил артель «Огнем и мечом», умудрившуюся сжечь нескольких рыцарей на поле Хотта. У гномов Зеренги имелся определенный талант в приготовлении рыцарской запеканки. Ну а мы с Виджи не имели талантов к кулинарии.

Олник сориентировался мгновенно — он подал мне меч, а Виджи — шпагу. Оружие, приобретенное в Ирнезе.

— Крессинда, — зычно гаркнул я. — Нанук! Ванко! Сюда! Самантий, держи лошадей нашего фургона! Тулвар, помогай!

Я прыгнул и рубанул сплеча, рассекая грудь ближайшего кверлинга. К счастью, кольчуги у него не было — насколько понимаю, под надежной защитой кракенвагена кольчуги не требовались.

Интересно, сильно ли пахнет внутри кракенвагена, а? Кверлинги и маг разумно покинули нутро ездовой твари, понимая, что бой с лузгавкой выйдет… тряским.

Меня обступили трое, но сбоку рванулась красноватая молния шпаги, и один кверлинг спешно отъехал в нижний мир, получив удар в горло. Моя супруга умеет обращаться с оружием, я бы сказал, лучше меня.

К бою присоединились Нанук и Ванко, вооруженные короткими мечами. Крессинда налетела, как вихрь, размахивая парой кинжалов. Мелькнул Олник, размахивающий топором.

Я рубился с двумя, весьма нетвердо стоя на ногах. Скверно мне было настолько, что я опасался в любой момент потерять сознание, однако при этом реакции мои обострились, видимо, организм, борясь с простудой, решил напоследок порадовать своего владельца подарком.