Не спеша, Фёдрыч закинул щит за спину, воткнул в землю копье и сдернул с лица бурую от крови тряпку.

– Ну пойдем, что ли, красава, поговорим о делах наших скорбных, – произнес Фёдрыч, ухватив женщину за ворот и не позволив рухнуть в ноги. Хорош, нападалась уже.

Завел в дом, захлопнул дверь, подпер изнутри копьем.

Ишь как перепугалась, Крашенушка. Личико бледное-бледное.

В кроватке заворочался, закряхтел малыш. Не проснулся. Хороший мальчик. Спокойный.

– Никитушка… – хрипло проговорила женщина.

Хотела еще что-то сказать, оправдаться, но слова, видно, не шли. Горло от страха сводило.

И тогда поступила по бабьему инстинкту, самому простому, исконному. Принялась раздеваться.

Фёдрыч молчал. Смотрел. Не говорил ни слова.

А что он мог сказать? Шел сюда, понятия не имел, что делать будет. Убить женщину, да еще – с грудным дитём? Наверное, он может. В жизни всякое бывало. Пальнуть тебе в живот или гранату под ноги кинуть – это и ребенку под силу. Тогда не до выбора. Или ты убьешь, или – тебя. Но вот так, хладнокровно, обдуманно… Однозначно – нет. Ну предала. И что? А то Фёдрыча по жизни не предавали. Особенно бабы. Вон жена первая… Через полгода после свадьбы с солдатиком-срочником застукал. Солдатик, щенок, лужу напрудил, когда старший лейтенант Федоров его за шкирку из квартиры волок. Правильно, кстати, обоссался. Иначе Фёдрыч его вполне и прибить бы мог. А за что? Подогнали щенка стиральную машину подключить, а тут – баба. Молодая. Красивая. Блондинка. Орала Фёдрычу вслед, что, мол, невиноватая она. Солдатик, дескать, сам. Типа снасильничал… Счас!

Сначала «насильника» выкинул – из подъезда во двор. Велел: стоять смирно! Вернулся – и женушку следом. Тоже в чем мать родила. «Продолжайте, – сказал. – Пусть людям тоже радость будет».

Жена потом долго обратно просилась. К командиру части ходила… Звонила, мол, бес попутал и всё такое. Сама не понимаю, зачем…

Вот и Фёдрыч не понимал. Но – выгнал.

И сейчас тоже не понимал. Но – взял. Предложенное.

Выглянув предварительно в окно: не идет ли кто из дружков почившего юноши.

Было жарко. У Фёдрыча всегда на адреналине желание обострялось. Не у него одного.

Крашена орала, как кошка в сезон. Хороша баба! А когда вот так, раскинувшись да выгнувшись навстречу: еще! Слов нет.

Слов и не было. У Фёдрыча.

А у Крашены – нашлись. Хорошие слова, правильные. Мол, ты уйдешь, а мне здесь – жить. И сыночек махонький… Это ты – добрый, а эти даже своих младенцев, которые не приглянулись, или когда еды мало, зимой в лес выносят. Волкам на поживу.

А парень тот, за которого ты переживал, он крут оказался. Его в яму кинули, к другим полоняникам, а он одного полоняника убил, а потом…

Фёдрыч слушал и не верил. Санёк? Не может быть!

А вот и может. Пока сюда ехали, Грим Желтобородый всю дорогу о том рассказывал. И восхищался. Мол, в последнем походе Гимли Мешок Пальцев самого ярла спас, щитом прикрыл, а тут какой-то безоружный вьюнош взял да и зарубил Гимли его же собственным топором. Такого парня, не будь на нем крови, он, Грим, на месте ярла принял бы в хирд без проверок и прописок…

Фёдрыч слушал вполуха. Главное он узнал. Санёк жив и сумел удрать. Остальное – неважно. Теперь надо отсюда валить. Да побыстрее. У майора не было ни малейшего желания убивать еще кого-то. А уж тем более дать убить себя. А свои шансы на выживание в случае непосредственного контакта с противником майор оценивал как близкие к нулю.

– Рот закрой и слушай! – перебил он Крашену.

И рассказал, что ей следует делать, чтобы отвести от себя подозрение.

Потом Фёдрыч быстренько оделся, поцеловал женщину в распухшие губки, прихватил со стола кусок вяленой дичи и покинул гостеприимный дом, как он полагал, уже навсегда…

Не зная, что был на волосок от смерти. Пока любились, Крашена, в паузах, трижды за рукоять спрятанного под изложницей ножа бралась…

Убить расслабившегося от постельных утех мужчину – дело простое.

Вот лежит он, мягкий, как квашня, с глазами закрытыми, улыбается…

Раз ножом по горлу резнуть – и всё. Нету Никитушки.

Смогла бы – был бы ей почёт и награда немалая за то, что кровь за кровь взяла. Свобода – наверняка.

Не смогла. Словенская кровь, должно быть, помешала.

Крашена поплакала немного… И занялась хозяйством.

Когда вернулся Желтобородый Грим (он пришел первым), рабыня встретила его в воротах и сказала, что велел Никитушка. Мол, видела чужака во-он на той скале.

Грим поверил. А с чего бы ему не поверить? Желтобородый оседлал лошадь, поскольку с возрастом прыти у него поубавилось, и поехал, куда показали.

Крашена глядела вслед и очень надеялась: Никитушка знает, что делает, и Грим его не догонит, потому что Желтобородый хоть и стар, но с мечом управляется лучше многих, а Никитушка копье держит, как лопату. Это даже ей, рабыне, видно.

Грим уехал, Крашена покормила сына, поела сама, а потом еще немного поплакала. О том, что Никитушка не взял ее с собой. О том, какой он добрый. И еще о том, что его, скорее всего, убьют.

Фёдрыча не убили. Более того, пересечься с Гримом Желтобородым он в принципе не мог, поскольку Грим вернулся в усадьбу и получил от Крашены информацию, когда солнце уже село, а майор дожидаться захода солнца не стал. Глянул на красный диск сквозь отверстие эвакуатора… И эвакуировался.

А Грим с молодым напарником, уже, считай, в темноте, всё равно обшарили холм и обнаружили убитого товарища…

Немного позже, чем его нашли три молодых волчка… одного из которых Грим успел насмерть достать копьем.

Что, естественно, ничем не помогло убитому.

Который доводился Гриму внуком.

Надо ли говорить о том, как сильно расстроился Желтобородый? Так сильно, что вдвоем с напарником они всю ночь обшаривали окрестности в поисках убийцы. Не нашли и утром вернулись в поселок, где подняли всех, способных носить оружие (тех, кто не ушел с ярлом), и еще два дня системно прочесывали окрестности.

Нашли немало следов чужака и его жизнедеятельности. Нашли могилы Уго и Скалли. Нашли обломки бочонка, в котором хранилась казна хирда. Но ни самой казны, ни ее похитителя выследить не удалось, даже когда, спустя шесть дней, к поискам присоединился вернувшийся из рейда ярл с хирдманами.

Убийца и добыча пропали невозвратно. Надо думать, где-то в скалах у него была спрятана лодка, на которой чужак и уплыл, потому что на земле ярла Хрогнира Хитреца и у ближайших соседей чужак не появлялся.

Кое-кто из родовичей Свейна Коряги пытался возложить ответственность за смерть братьев и дяди на рабыню Хрисин, но за нее решительно вступился Желтобородый. Заявил, что по обычаю за всё, что сделано рабыней, несет ответственность ее хозяин. В данном случае род Уго и Скалли. Но он, Грим, считает, что никакой вины на рабыне нет, а кто с этим не согласен, тот – лживый и негодный пред богами негодяй.