Бедности было много, но она не ощущалась как бедность. Тогда понятие бедности было другим. Бедность нищих, бедность деревенских, раскулаченных. В школе были состоятельные, обеспеченные и вроде меня, те, что ходили в обносках. Пожалуй, их было больше. Но неравенства не было. Никто не кичился, никто не стыдился своей бедности, не хвалились те, кто жил в отдельных квартирах. Хвалились мускулами, игрой в волейбол. Вот что было у многих — это велосипеды. Никто не мечтал о богатстве. Оно считалось буржуйством.

* * *

Столыпину недавно, в 2012 году, торжественно открыли памятник. А еще при его жизни Россия прозвала его вешателем, галстучником, это в смысле петли, накинутой на горло, ему не подавали руки. Лев Толстой писал про него: «Обращаюсь ко всем… и до вас, двух главных скрытых палачей… Петру Столыпину и Николаю Романову… Эти два человека, виновники совершающихся злодейств и развращения народа, сознательно делают то, что делают». Но вот прошло сто лет, и вспоминать это властям теперь невыгодно, а выгодно ссылаться на его деятельность реформатора, неважно им, что писал Толстой и другие, что возмущало Россию, у них другие сейчас заботы, и они берут то, что им надо, используя любое старье, любые пакости нашей истории.

Зачем вспоминать, что он ввел военно-полевые суды, повешены были тысячи людей, на каторгу отправлены шестьдесят шесть тысяч, ввел «скорострельную» юстицию. Льва Толстого поддержали такие люди, как Леонид Андреев, Александр Блок, Илья Репин.

Лев Толстой написал статью «Не могу молчать».

Террор, который развернул Столыпин, как писал Толстой, «…стал преступлением, которое превышало в сотни раз все то, что делалось и делается простыми ворами и разбойниками и всеми революционерами вместе…»

* * *

Религиозные тексты бывают пронзительны:

«Господи, как хорошо с Тобой и как тяжело без Тебя. Да будет воля Твоя, а не моя!»

«Господи, как я сильна, когда с Тобой, как хороша душой и как могу быть достойной Тебя!»

* * *

Легко делать из нужды добродетель.

Немецкая поговорка

* * *

— А все же вернемся к прежнему вопросу — если б тебе дали микрофон и трансляцию на весь мир. Три минуты. Что бы ты сказал человечеству? Ты ведь мечтал об этом.

— Мечтал.

— Ну говори. Я записываю. Может быть, выпадет случай.

— Ладно. Слушай. Жалкие твари! Всю короткую жизнь свою вы копаетесь в грязи, топите друг друга, без цели, без радости дарованной жизни. Вы ни разу не задумались, зачем вы появились, так и уйдете без мысли, ничего не поняв. Зло, которым вы занимались, стало вашим смыслом. Вы собирали богатства, чтобы добраться до счастья, а получили страх. Радость у вас была лишь от надругательства и уничтожения недруга.

— Все? И что, от этого, думаешь, прибудет добра? Что люди получат? Больше веры? Не знаю…

— И я не знаю. Но осточертели утешения, обещания…

Наши меньшие братья

Цингер? Цингер… Со школьных лет эта фамилия затесалась в памяти. Был учебник физики Цингера. Была «Занимательная ботаника» Цингера. Из тех книг, что читали и отцы, и деды, стабильные учебники, что переходили из поколения в поколение. Учебник Цингера по физике это двадцать изданий, двадцать поколений школьников.

В голову мне не приходило, что я встречу живого Цингера. Жизнь на протяжении всех моих лет удивляет непредсказуемостью. Правда, встретил не его самого, а его сына, но это оказалось еще интереснее. Он был связан дружбой с дорогим мне человеком — Тимофеевым-Ресовским (Зубром). Они подружились в 1927 году в Берлине, куда Тимофеевых командировали обучать немцев.

Когда я начал писать повесть о Зубре, слух об этом распространился среди его учеников, друзей, поклонников, и я начал получать письма. Получил замечательное письмо от Олега Цингера. Художник-анималист, он жил тогда в Париже. Завязалась переписка. Письма не мой жанр, однако письма Цингера были полны интересных подробностей о Зубре, особенно про годы войны. Потом Цингер написал мне о себе. В письмах были его рисунки. Цветные. В 1977 году, будучи в Париже, я сговорил своего приятеля Ефима Эткинда, и мы поехали в пригород, где жил Цингер, неподалеку от Парижа. Жил в небольшом домике среди цветущих кустов. Дом художника, все стены увешаны его картинами, плакатами о выставках. Веселый, беспечный, еще гуляка, не сдался, переполненный историями своей жизни. В нем был талант наблюдателя и к тому же рассказчика. Он многое повидал, а видел он глазами художника. Объездил зоопарки Европы, Соединенных Штатов, Сицилии, Корсики, Африки — всюду, где были его персональные выставки. Но не это главное. Главным было его совершенно необычное для меня отношение к зоологическим садам.

Олег Цингер умер в 1997 году.

Однажды, перебирая архив, я наткнулся на письма Цингера ко мне, стал читать. Теперь, спустя годы, прочитывал там не то, что прежде. Кроме Зубра, там был и сам Олег Цингер, его наблюдения над животными. Это совпало с новым состоянием моей души. Я живу рядом с питерским зоосадом. В последние годы он обустроился, стал получше, но, стиснутый со всех сторон уличным движением, шумом трамваев, машин, он все же остается зверинцем. Ему и тесно, и дымно, по вечерам я слышу тоскливый вой, рычание, похожее на жалобы заключенных животных. Они заключенные, иначе их не назвать. Питерский зоосад не хуже других российских зоосадов. Цингер описывает зоологические сады, террариумы, аквариумы порой с печалью, но всегда с любовью к животным, не переставая удивляться и восхищаться их обликом, умом.

«Самый лучший аквариум, который я видел, был в Штутгарте. Там огромные витрины для пресноводных и экзотических рыб… Меня восторгает исключительно утонченный, рафинированный вкус этих различных форм и окрасок. Уж никак нельзя обвинить рыб в декадентстве и в упадничестве, а в то же время сочетание цветов, форм и все это „выполнение“ этого живого существа создано как бы для знатоков и любителей — Пикассо, Дягилева, Пьеро делла Франчески, Миро и т. п., но еще получше, потоньше, и к тому же они еще живые».

«Когда я смотрю на эти новые устройства в аквариумах, мне становится печально, оттого что всего этого еще не было, когда жив был мой друг Ватагин и мои Родители. Не знаю даже, удалось ли Ватагину в конце концов увидеть Горилл?»

Василий Алексеевич Ватагин был знаменитый русский художник-анималист. Таких, как он, можно назвать еще Чарушина и Комарова. Цингер мальчиком мечтал познакомиться с Ватагиным, и однажды увидел художника в зоологическом саду, работающего с этюдником у клетки, где резвились обезьяны. Олег решил, что это не кто иной, как Ватагин и не ошибся. С этого времени, 1927 год, они подружились.

Ватагин обожал рисовать экзотических животных, сотни рисунков, альбом за альбомом, соглашался писать за небольшие деньги для издательств. Особенно ему нравилось рисовать для детских книг, это был хороший пример и нравственная школа для Цингера.

Часто бывал в Ясной Поляне у Толстого. Толстой любил молодого Цингера и так его определял: «У Цингера при значительном числителе очень маленький знаменатель, что делает его большой величиной». Дед был тоже ботаником, а другой дед астрономом. И все остальные Цингеры были привержены ботанике, астрономии, и только Олег отбился и ушел в живопись.