Все, чего с таким трудом добился Друз, в одночасье рухнуло. Почему он не стал налагать вето на решение сената? Пример Гракхов и Сатурнина уже показал всю бесполезность этого. К тому же одно дело давить на комиции, а другое — на сенат, ради которого он и боролся за судебный закон. В конце концов, если patres не видят дальше собственного носа и считают, что главное — личный покой, то пусть наслаждаются им. Но когда они поймут, что вечно прятать голову под крыло невозможно, может быть уже поздно.

Нетрудно представить себе настроение италийских соратников Друза. Конечно, им было безразлично, в чьих руках окажутся в Риме суды присяжных и по какой цене будут продавать хлеб римской бедноте. Однако они, похоже, понимали, что после афронта, постигшего Друза, и речи не может идти о даровании им прав гражданства. Сами собой их руки ложились на мечи. Но главный удар ждал впереди.

Друз, как пишет Аппиан, почти не выходил на улицу и работал дома. Однажды он отпускал от себя посетителей и вдруг вскрикнул: «Я ранен!» (По другой версии, он в это время возвращался домой с форума.) Кто нанес удар, неизвестно. Через несколько часов трибун умер. Перед смертью, как говорили, он обратился к присутствовавшим с горделивыми словами: «Будет ли у республики гражданин, подобный мне?» (Аппиан. ТВ. I. 36. 164; Ливии. Периоха 71; Беллей Патеркул. П. 14. 2; Ампелий. 19.6; 26.4; О знаменитых мужах. 66.12; Орозий. V. 18. 7).[641] Виновниками случившегося считали и Луция Филиппа, и Квинта Цепиона, и трибуна следующего года Квинта Бария, о котором еще пойдет речь {Цицерон. О природе богов. III. 81; Ампелий. 19.6; 26.4; О знаменитых мужах. 66.13).

Однако эта версия, хотя и является общепринятой, представляется маловероятной. Странно, что Друза убили в собственном доме, да еще в присутствии немалого числа людей, но при этом исполнители ушли незамеченными. Выходит, «работали» профессионалы высшего класса. Но почему же их не задействовали раньше, когда Друз представлял куда большую опасность? Эти вопросы снимаются, если предподожить, что трибун умер естественной смертью, как о том прямо пишет Флор (III. 17. 9). Анонимный автор рассказывает, как однажды Друз упал во время собрания то ли в припадке эпилепсии, то ли потому, что глотнул козлиной крови. Плиний Старший пишет, что он поступил так, чтобы обвинить в отравлении своего недруга Цепиона. Италийцы приносили обеты о выздоровлении трибуна (XXVIII. 148; см. также: Светоний. О знаменитых мужах. 66. 11–12).

Поскольку автор трактата «О знаменитых мужах», рассказывающий эту историю, не связывает ее с убийством реформатора, которое описывает отдельно, может возникнуть впечатление, что эти события произошли в разное время.[642] Посему возможна такая трактовка. Друз действительно упал посреди собрания — дала о себе знать болезнь, возникшая на почве нервного перенапряжения последних месяцев и вообще слабого здоровья. Аппиан, как уже говорилось, пишет, что трибун почти не выходил из дому — очевидно, изза болезни.[643] У италийцев было время узнать об этом и начать приносить обеты богам за его выздоровление. Что же касается эпизода с мнимым убийством, то тут, очевидно, уже началась агония, сопровождавшаяся сильным кровотечением — кровь Друза обрызгала стены дома и лицо его матери Корнелии (Риторика для Геренния. IV. 31). Это, разумеется, истолковали как результат ранения. Что же касается крика трибуна о том, будто он ранен, то подобным образом могли истолковать любой его возглас, вызванный резким приступом боли.

Ходил также слух, будто Друз покончил с собой (Сенека. О краткости жизни. 6.2). Однако всерьез его никто не воспринял. Почти никто не сомневался, что произошло убийство: все трибуныреформаторы — братья Гракхи, Сатурнин — погибали насильственной смертью. Не могло же здесь произойти иначе! Младший современник Друза Цицерон уверенно говорил о его умерщвлении (О природе богов. III. 81). С такой же уверенностью, не подкрепленной никакими фактами, многие до сих пор пишут об отравлении Александра Невского в ханской ставке или о самоубийстве Николая I.

Сенат не назначил следствия в связи со смертью Друза — другого в тех условиях ожидать не приходилось.[644] Повторялась ситуация со Сципионом Эмилианом, также скончавшимся при не вполне ясных обстоятельствах в 129 году; сенат тогда также не стал расследовать случившееся (Цицерон. За Милона. 16; Дион Кассий. XXXVIII. 27. 3).

Какой бы смертью ни умер Друз, ясно одно: очередная попытка реформирования Республики потерпела крах. Впереди ее ждали десять лет кровавой смуты.

Как же все это затронуло Суллу? Прямо о его позиции в тех событиях нигде не говорится. Известно, однако, о его дружбе с Марком Порцием Катоном, женатым на сестре Друза Ливии (Плутарх. Катон Младший. 2.2; 3.3). Этот Катон (между прочим, отец знаменитого недруга Цезаря Катона Утического) был единомышленником трибуна, а посему не исключено, что и будущий диктатор придерживался сходных взглядов. Впоследствии он, однако, долгое время выступал против претензий италийцев на римское гражданство, из чего можно сделать вывод, что он перешел на сторону недругов Друза.[645]

Но равным образом допустим и иной ход мысли. Дружба с кемлибо не подразумевала политического единомыслия — достаточно вспомнить Аттика, который поддерживал прекрасные отношения и с Цезарем, и с Цицероном, и с Катоном.[646] К тому же Сулла мог разделять идею передачи судов присяжных сенаторам и пополнения сената наиболее «благонадежными» из числа всадников, но отнюдь не приветствовать дарование civitas Romana италийским союзникам.

В том же году произошло еще одно любопытное событие. «Желая польстить римскому народу и в то же время угодить Сулле, Бокх поставил на Капитолии статуи Победы с трофеями в руках, а подле них золотое изображение Югурты, которого Бокх передает Сулле. Когда рассерженный Марий собрался было уничтожить эти изваяния, а сторонники Суллы готовились встать на его защиту и раздор между приверженцами того и другого едва не вверг в пламя весь город, тогдато разразилась, сдержав на этот раз распрю, давно уже угрожавшая Риму Союзническая война» (Плутарх. Сулла. 6. 1–3; О знаменитых мужах. 75.6).

Артур Кивни задается вопросом: с чего это вдруг Бокх решил продемонстрировать свою приязнь к старому другу, да еще в столь острый момент? По его мнению, Сулла хотел укрепить этим актом единство сената после того раскола, который внесла в него деятельность Друза, и сделать это, разумеется, к своей выгоде. Он не сомневается в том, что Марий и впрямь собирался разрушить установленную Бокхом скульптурную группу.[647] Не возражают и другие историки.