Яворский попятился, уступая место наемнику. Тот шагнул вперед, переложил плеть из левой руки в правую.

– Как бы я себя ни повел, наблюдатели будут оценивать (и уже оценивают) именно мое поведение и именно меня, Деметриоса Стефанидеса, либо как «стойкого» и «мужественного», либо как «слабовольного» и «малодушного», превращая таким образом из жертвы произвола в участника событий, который своими действиями, согласием или отказом, сам определяет меру и степень причиняемой ему боли. Ты же будешь чувствовать (и уже чувствуешь) себя свободным от какой бы то ни было ответственности. Конечно, ведь ты «всего лишь» делаешь свое дело, выполняешь свою работу и не обязан вовлекаться в мою боль, испытывать по отношению ко мне простое человеческое сочувствие. Вот что сейчас происходит. Функция деятеля переносится с Максима на Деметриоса, с палача на жертву.

Воспользовавшись тем, что его никто не держит, Деметриос вскочил на ноги, подхватил табуретку и с силой швырнул ее в наступающего врага. Отбил атаку справа… атаку сзади… Звук выстрела и пуля, вырвавшая клок из низа левой штанины, его укротили.

– На колени. – Ему показалось, что заговорил наведенный на него ствол.

Он кивнул:

– Я понял.

– Надо было сделать это еще на первом нашем свидании в Фивах, – процедил Квадратный.

И взмахнул рукой.

Плеть вспорола черную майку стоящего на одном колене Деметриоса и кожу под ней. Он дрогнул, застонал, но уйти от следующего удара не смог. Тот же человек, который держал его раньше за обе руки, теперь взял за одну. Сначала вывернул ее назад, а затем вздернул вверх, причем настолько мастерски, что у него замерло сердце. Невидяще глядя в пол, он чувствовал себя парализованным болью.

– Где сейчас Вероника? – прозвучало над головой. – Куда и каким путем она ушла?

По спине и плечам танцевал огонь, кожу срывало клочьями.

– Где она? Где Вероника?

Мир. Не терять контакт с внешним миром.

– Говори!

И он заговорил.

– Главная уловка палача заключается в том, что он превращает тело жертвы в ее злейшего врага, в самый эффективный инструмент подавления и обезличивания. – Поднял голову, усилием воли растянул губы в ужасающей улыбке. – Боль вытесняет из сознания все остальное, потому что тело разрушается, выживание оказывается под угрозой. С возрастанием боли возрастает и власть палача, позволяющая ему задавать параметры мира жертвы. Как я уже сказал, обычно пытке приписывают мотив – раздобыть так называемую «ценную информацию» или «согласие сотрудничать». Однако такое согласие имеет совсем другое значение: в момент, когда жертва сдается, она отказывается от всего своего психического содержания, от своих жизненных ценностей, от своей самобытной ментальности.

Последние слова перешли в стон. Подскочивший Яворский с перекошенной от ярости физиономией ткнул его кулаком в зубы. Не ударил, а именно ткнул костяшками. Зубы остались на месте, но рот наполнился кровавой слюной. Деметриос сплюнул на пол, уже без того забрызганный кровью, и для устойчивости выдвинул вперед левую ногу, уперся в пол каблуком сапога, чтобы его не поставили на другое колено тоже.

– Отвечай на вопрос! На мой вопрос отвечай, сука! – пролаял Яворский, теряя контроль над собой. – Отвечай, падла!

Он начал как строгий и неподкупный судья, а закончил как малолетняя шпана из подворотни. Визгливый, с подвыванием, голос плохо вязался с камуфляжем, заставляя неловко отворачиваться даже пришедших с ним людей.

– Хорошенькое дельце ты предлагаешь мне, Максим. Вернее, не предлагаешь. Предлагают не так. Ты стараешься меня заставить, хотя вряд ли представляешь себе мои ощущения. Я прав? – Справившись с накатившей дурнотой, Деметриос в очередной раз поднял голову и уставился Яворскому прямо в глаза. – Вероника говорила, ты боишься боли. Тебя когда-нибудь ласкали плеткой, Макс? Нет? Когда ты делаешь это с другими людьми, нужно знать, парнишка, ЧТО ты делаешь…

Вскоре он умолк, потому что на монологи уже не хватало дыхания. Во рту стоял соленый привкус крови, смешанный с горьким привкусом желчи, кровь запекалась на губах, кровь стучала в висках… Умолк, но смотреть не перестал. Он знал эту силу – силу взгляда жертвы. Сейчас он сам был жертвой для Яворского и для каждого из собравшихся в доме мужчин. И смотрел, смотрел на них, на всех по очереди.

Квадратный работал без устали, как машина. Его стараниями Деметриос уже не мог представить себе мир без боли, не помнил, как это было, и не верил, что такое может быть. Ему позволили упасть на пол, и, прижимаясь щекой к паркетной доске, он не то рычал, не то хрипел, не то стонал, не делая только одного – не отвечая на заданные вопросы. Тело его корчилось и выгибалось под плетью. Черная майка превратилась в кровавые лохмотья, облепившие исполосованный торс.

Время, которое в мирной, будничной жизни он воспринимал как непрерывно движущийся поток, сначала сгустилось до состояния киселя, а потом застыло, затвердело, замерзло. Он оказался впечатан в лед момента.

Не закрывай глаза.

Стал пленником айсберга, ледяной горы.

Зацепись взглядом за что-нибудь совсем простое и держись изо всех сил.

Присутствующие хранили молчание. Наконец один из ряженых как-то странно дернулся и, прижав ладони ко рту, метнулся из комнаты вон. На улице его, судя по звукам, вырвало в свежевыпавший снег.

– Возможно, ты останешься в живых, – прошептал ему вслед Деметриос.

Потряс головой, разгоняя туман. Встретил взгляд Иокасты и увидел, что она понимает.

На негнущихся ногах Ника вывалилась из грота. Налетевший моментально ветер колючими снежинками ошпарил ей лицо, заставив зажмуриться. Несколько секунд она просто стояла, привалившись плечом к каменной стене, и в отчаянии спрашивала себя, как же, черт возьми, усмирить пульс. Сердце стучало так, что было невозможно дышать. И все же, все же…

Деметриос. Нельзя терять ни секунды.

Тихонько застонав от усилий, она оттолкнулась от стены, предельно осторожно, боясь уронить, достала из кармана джинсов телефон, села на каменную ступеньку естественного происхождения и дрожащими пальцами принялась нажимать на кнопки. В голове вихрем кружились страхи: что если абонент недоступен… что если разряжена батарея… что если…

Слава богу, Филимон отозвался сразу.

– Это Ника, – быстро заговорила она, борясь с головокружением. – Я в гнезде сойки. Пожалуйста, Филимон. Они окружили дом на горе, и Деметриос отослал меня прочь, а сам… Ты слышишь?

– Да, – ответил он по-английски. – Оставайся на месте, Ника. Я выезжаю.

– Жду тебя, Филимон. Поторопись.

Выключив связь и прижав трубку к груди, она даже вспотела от облегчения. Теперь – ждать. Ждать и сохранять спокойствие.