Из всех изображений женщин инкогнито это является единственным, где маска на самом деле находится у женщины на лице. И только на этой гравюре автор называет ее просто dame, дамой, и это означает, что она почти наверняка не была аристократического происхождения. Эта маленькая деталь предупреждает зрителя: никогда нельзя быть уверенным, кто прячется под этими загадочными новыми масками.

В XVII веке зародилось нечто, похожее на сегодняшнюю охоту за селебрити. Многие приезжали в Париж с прямой целью поглазеть на знаменитостей, которые прогуливаются по городу, и авторы путеводителей вроде Бриса поощряли этот новый вид туризма, указывая адреса аристократов, крупных сановников и богатых финансистов. Инкогнито позволяло важным персонам не становиться «зрелищем» для подобных зевак. Однако вскоре и совсем незнатные индивидуумы, которым было незачем скрываться, взяли на вооружение этот прием богатых и знаменитых, в надежде, что кто-то примет их за птицу высокого полета, которая хочет остаться неузнанной. Плащ и маска стали для них отличным прикрытием.

Уже в 1643 году в комедии «Лжец» (Le Menteur) Корнель показал, до чего может дойти человек, который одержим страстью быть одним из тех, кому действительно нужно прятаться от толпы. Его герой Дорант, скромный студент из буржуазной среды, мечтает принадлежать к кругу избранных в Тюильри, и начинает одеваться как аристократ, и рассказывать небылицы о своих романтических победах, где он всегда подчеркивает, что отправляется «на подвиги» инкогнито. Но на самом деле таинственной замужней дамы, влюбленной в Доранта, не существует; есть только никому не известный молодой человек, жаждущий стать своим в загадочном парижском мире масок и плащей.

Через полвека эта игра превратилась именно в то, о чем предупреждал Корнель: она стала средством прикинуться знаменитостью, которая скрывает свой статус. И с этого момента забава перестала быть невинной.

Все изменилось, когда на сцену вышла героиня, до сих пор являющаяся культовой: парижанка. До XVII века считалось, что жительницы Парижа более изящны и искушенны, чем другие француженки. Но в XVII веке общепринятым фактом стало то, что парижанки «превосходят красотой всех женщин мира», как написал один иностранный гость в 1690-х. Этот новый статус они получили только после становления французской модной индустрии; с самого начала понятия la mode и Parisienne были неразрывно связаны. Даже сегодня в англоговорящих странах жительниц Парижа называют их французским «именем»; на протяжении долгих веков слово Parisienne, парижанка, отождествлялось со стилем и модой. И эта стильно одетая красавица, превосходящая всех прочих женщин, вскоре стала ассоциироваться не только с физической привлекательностью и чувством стиля.

Первым ее во всех подробностях описал Данкур в своей комедии 1691 года La Parisienne («Парижанка»). У главной героини, Анжелики, три любовника. Ее кредо? Хотя «управляться с тремя мужчинами одновременно довольно сложно… мне кажется, это мудро и стоит постараться, чтобы один из них всегда был рядом, когда тебе понадобится». Все больше и больше людей считали это характерным для парижанок поведением. Как писал автор путеводителя сицилиец Марана, «она никогда не любит долго и никогда – достаточно». Или, выражаясь словами поэта Жана Франсуа Саразена, «она женщина, и женщина из Парижа, или, чтобы вам было совсем понятно, – кокетка».

До XVII века слово «кокетка» относилось к фигурам тем или иным образом комичным: притворным скромницам или престарелым охотницам за мужчинами. Затем, в начале XVII века, его значение слегка изменилось: теперь кокетками называли жертв моды, слишком нарядно и вычурно одетых и не пропускающих ни одного нового тренда.

К 1680-м годам толкование слова снова изменилось. Кокетка стала синонимом парижанки; как настоящая жительница столицы, она была арбитром моды, и поэтому никто не смел над ней смеяться. Вместо этого она сама смеялась над другими. Подписи к модным картинкам утверждали, что кокетки «всех дурачат». Словари определяли их как женщин, которые «непостоянны и изменчивы», и, хотя они «желают, чтобы другие были им преданы, сами они никому преданы быть не могут». Они «позволяют мужчинам любить себя», но всего лишь «изображают любовь к ним». Около 1690 года вышел целый ряд комедий с названиями вроде «Лето кокеток». Сидализу, одну из таких кокеток из пьесы Мишеля Барона 1687 года, ее дядя упрекает в том, что она поощряет сразу троих поклонников и при этом «неверна им всем». На это Сидализа отвечает: «Теперь это не преступление – водить мужчин за нос, наоборот, преступление – не делать этого».

В то время как кокетка Барона развлекала парижскую театральную аудиторию, вышла эта гравюра Николя II де Лармессена. Она вполне могла изображать Сидализу и трех ее ухажеров. Заголовок гласит, что «капризное поведение» теперь стало обычным для женщин Парижа. Гравюра предупреждает о «порочности» «красивых женщин, которые знают о силе своего очарования», как эта модно одетая дама. Мужчины должны быть настороже, поскольку сегодняшние «непостоянные, неверные» женщины желают иметь целую «свиту поклонников», а не одного.

К концу XVII века, по слухам, эти ветреные кокетки стали использовать свое безупречное чувство стиля, чтобы добавить еще больше путаницы в социальную иерархию. Говорили, что в Париже встречается женский эквивалент парвеню – женщина скромного происхождения, но невероятной красоты и с безукоризненным вкусом, что заставляло других принимать ее за благородную даму.

Никто не высмеивал кокеток так безжалостно, как журналист и писатель Эсташ Ленобль. В своих произведениях он изображал город, где богатые и бедные, благородные и простые так перемешиваются в парках и других публичных местах, что у женщин низкого происхождения действительно появляется шанс создать себя заново.

В периодическом издании 1696 года Ленобль опубликовал Le Luxe des Coquettes («Дорогие вкусы кокеток»). Двое друзей на прогулке в саду Тюильри, считавшемся главным местом развлечения кокеток, замечают пару прекрасно одетых женщин. Каждая деталь их нарядов дает понять, что они – аристократки самых голубых кровей: вышивка золотой нитью, настоящие драгоценные камни, «которые поблескивают на платьях». Один из друзей пытается определить их социальное положение. По его мнению, эти дамы – «по меньшей мере маркизы». «Ты что, из каменного века? – насмешливо возражает другой. – Сегодня, – объясняет он, – все смешалось в одну кучу. Люди больше не ограничены тесными рамками своего происхождения».

Таким образом, пестрое, помешанное на моде общество большого города взрастило этот новый тип женщины, кокетку, вышедшую из низов красавицу, которая использовала свой вкус и умение модно одеваться, чтобы выдавать себя за благородную даму и наслаждаться современным Парижем, его публичными садами и местами для прогулок, где она могла себя продемонстрировать. «Профессиональные кокетки, – предупреждал Ленобль, – в совершенстве владеют искусством понемногу высасывать у богатого мужчины его состояние». Их «великолепный вид» привлекает «множество птичек, с которых они могут ощипать перышки», а «деньги простофиль развивают в них еще более дорогие вкусы». К концу века некий сатирик провозгласил, что кокетки – «главная сила в Париже».