Зачем?!

В это самое мгновение на небе появилась луна, о которой Лаис совсем забыла. Похолодев от страха, девушка вознесла хвалу Афродите за то, что все еще прячется в арке и скрыта темнотой, а потом с тревогой оглядела маленький дворик.

Он был пуст! Дверь в ее темницу распахнута настежь. И оттуда по-прежнему доносится удаляющийся гул шагов, словно… Словно рабы спускаются по какой-то лестнице.

Что же это получается? В темнице скрыт потайной ход? И найти его было довольно просто, если рабы вошли и сразу начали куда-то спускаться? Наверное, там была какая-то дверь… Рабы решили, что узница, которой они мечтали овладеть, сбежала в эту дверь, — и отправились ее преследовать?

Так это или не так, у Лаис нет никакой возможности выяснить. Да и зачем? Надо бежать, да поскорей!

Девушка выскользнула из арки во двор, где находились клетки рабов, молясь, чтобы ни один из их обитателей не остался в открытой клетке, не заметил Лаис и не кинулся вслед за ней.

Она сделала два шага, бросив боязливый взгляд на клетки, — и остолбенела: все рабы оказались на месте! Они крепко спали, раскинувшись на своих жалких подстилках или свернувшись клубком.

Но кто же только что прошел через двор? Призраки?! Глупости, призраки не топают так громко, не источают запаха разгоряченных тел, их тяжелого дыхания не слышно!

Дыхание! Лаис вдруг поняла, что не слышит дыхания спящих рабов! Вокруг царит полная тишина. И запах, что за странный запах стоит здесь?..

Ледяная струйка пробежала по спине Лаис. Ужас охватывал ее. Ужас — и осознание, что происходит что-то опасное и необъяснимое!

Понимая, что надо бежать отсюда со всех ног к воротам и перелезать через них как можно скорей, Лаис против своей воли приблизилась к клеткам, присмотрелась — и зажала рот рукой, чтобы не заорать во весь голос.

Ничего страшнее не видела она в жизни, чем эти полтора десятка молодых мужчин, которые лежали мертвыми… и оскопленными.

У них еще пузырились между ногами кровавые лужи, показывая, что страшная и жесткая процедура была проделана совсем недавно — и в это время рабы были еще живы, ведь иначе кровь не лилась бы…

Вот это что за странный запах! Пахло кровью!

Что же происходит?! Неизвестно! Но оставаться здесь больше нет сил!

Мелькнула мысль, что Маура знала, о чем говорила, когда рассказывала про исчезающих рабов… Неужели это злодеяние вершится здесь не впервые?!

Лаис кинулась к воротам — и тихонько взвизгнула от отчаяния: в отличие от главных храмовых ворот, состоявших из переплетенных, крепко сколоченных брусьев, по которым взобраться было так же просто, как подняться по лестнице, перед ней оказались совершенно гладкие створки примерно в два человеческих роста. Когда Херея вел Лаис сюда, она не обратила на ворота никакого внимания, а сейчас тупо разглядывала их, понимая, что взобраться наверх не сможет никак: не за что ухватиться, некуда поставить ногу!

— Позволь, я помогу тебе, — раздался за ее спиной тихий мужской голос, и Лаис не заорала оглушительно от страха только потому, что этот же страх заставил ее онеметь.

Резко обернулась — и ее шатнуло на ворота, а потом она бессильно сползла по ним и свалилась на плиты двора почти в обмороке, зажмурившись, но продолжая видеть лицо, которое успела разглядеть при лунном свете.

Это незабываемое, самое страшное в мире, чудовищное, уродливое лицо, перечеркнутое крест-накрест двумя шрамами…

— Встань, Лаис! — зло сказал Терон, вздергивая ее на ноги. — Не время сходить с ума от ужаса! Благодарение богам, ты спаслась от этих одурманенных безумцев, но если Херея об этом узнает, ты погибнешь!

Разум, едва не покинувший перепуганную Лаис, постепенно возвращался к ней. Но все же она ничего не понимала, кроме одного: Терон не собирается нападать на нее.

— Как ты сюда попал? — прохрипела она.

— Как все молодые и здоровые рабы, которых привозят в храм Афродиты для обучения вас, будущих гетер, — насмешливо ответил он. — Наша галера потонула, меня подобрало судно с Тринакрии. Сначала посадили на весла, а потом, когда поняли, что я слишком строптив и меня придется забить до смерти, чтобы заставить повиноваться, решили продать на рынке рабов.

Лаис едва подавила нелепое желание рассказать, что она слышала на матиомах по географии: некогда на Тринакрии жили циклопы и листригоны, великаны-антропофаги, — и спросить, к кому же из них угодил на галеру Терон? Но задавать такие вопросы было совершенно не время, вот уж воистину!

— А как же ты остался жив нынче? — испуганно спросила Лаис, боясь повернуть голову и взглянуть на клетки с изуродованными мертвецами. — Все рабы мертвы… Как выжил ты?!

— Благодари за это себя, — буркнул Терон с ноткой смущения. — Я увидел тебя в сопровождении этого исчадия Аида, этого евнуха… И понял, что с тобой что-то неладное. Я встревожился и…

— Ты обо мне тревожился?! — чуть не взвизгнула Лаис. — Ты?! Ты…

Она вмиг потеряла голову от этой злой издевки. Она захлебывалась от ненависти! Она совершенно забыла, где находится, забыла, что сейчас она всецело во власти этого человека. Выставила скрюченные когти и бросилась на него со всей силой ярости, которая копилась в ней с того самого часа, когда Терон размазал ее девичью кровь по палубе пентеконтеры, еще обагренной кровью Кутайбы. Но что был ее порыв против огромной силы могучего молодого морехода?

Одной рукой Терон стиснул ее запястья, другой зажал рот и, прижав девушку к стене, уставился в ее полные ненависти глаза. Внезапно она вспомнила, что обнажена, да и на Тероне всего лишь короткий красный хитон, который он сорвет с себя так же быстро, как ураган срывает с дерева последний лист. Лаис чувствовала, как напряжены все его мышцы, и его возбуждение она чувствовала тоже! Сейчас он снова изнасилует ее — и его не остановит то, что рядом лежат мертвые, изуродованные тела его товарищей по несчастью… Как не остановили мертвые тела Кутайбы и Леодора!

«У меня не хватит сил с ним бороться, он одолеет меня… Надо будет укусить его, да побольней, может быть, тогда он ударит меня и убьет!» — мелькнула мысль, и слезы горькой обиды на судьбу, которая так обманула ее, заволокли глаза Лаис и покатились по щекам, окропили ладонь Терона, зажимавшую ей рот…

И Лаис не поверила себе, когда эта рука вдруг ослабела, и ослабела мертвая хватка, которой Терон стискивал ее запястья.

— О Лаис, — выдохнул он, — не плачь. Твои слезы прожигают мне сердце! Я знаю, ты никогда не простишь меня, но я молился богам, чтобы они позволили мне дожить до встречи с тобой и признаться: я совершил то, что совершил, из любви к тебе…

Лаис в очередной раз онемела — на сей раз от изумления, — и жаркий шепот Терона раздался вновь:

— Эрос пронзил меня своей стрелой в то же мгновение, как я увидел тебя там, на Икарии. Но я не понимал тогда, что со мной происходит, ведь прежде я никогда не чувствовал ничего подобного! Рядом с тобой был этот мальчишка, который кричал о том, что ты принадлежишь ему, и первым моим чувством была ненависть к вам: к нему — за то, что он так красив, а я изуродован на всю жизнь, и к тебе, потому что ты никогда не посмотришь на меня так же нежно, как смотрела на него. Это было несправедливо! Я испытал такую боль, что мечтал об одном: отомстить тебе за нее, причинить тебе еще большее страдание! Если бы мне удалось изнасиловать Орестеса у тебя на глазах, я был бы, наверное, вполне удовлетворен местью и не тронул бы тебя, однако Фаний выкупил его жалкие чресла, а я все же дорвался до тебя. Поверь, я не подпустил бы к тебе никого другого, поэтому тебя спасли от общего насилия не столько деньги Фания, сколько то, что мои сотоварищи поняли: я эту добычу не отдам никому. Я не хотел мучить тебя, но когда я почувствовал твое тело в своих объятиях, я лишился рассудка… И он вернулся ко мне только наутро. Когда я очнулся в темноте и духоте трюма и вспомнил, что сделал с тобой, у меня началась горячка от ужаса, от раскаяния, от невозможности вернуть все назад, а главное — от того, что я посеял семена такой ненависти в твоей душе, которые не выкорчевать уже никогда. Я вижу это, я понимаю это — и, хоть я молю о прощении, я не верю, что оно может быть даровано.