– Не ошиблись, – сказал санитар, спускаясь по лестнице. – Вы в пансионате для пожилых «Эйленрок Хаус».

– Где же вами питомцы?

Его физиономия внушала бы ужас – вся в шрамах и в рубцах от акне, – если бы не удивительно кроткий взгляд лазоревых глаз.

– Хорас, – представился он, стягивая свою гриву резинкой.

– Маделин Грин.

Он поставил бутылку на доску, игравшую роль конторки дежурного.

– Большинство разъехалось, – объяснил он. – В конце февраля наше заведение закроется.

– Вот как?

– Здание снесут, чтобы построить на его месте роскошный отель.

– Прискорбно.

Хорас скривился.

– Мафиози с Уолл-стрит захапали всю округу. Да что там округу – всю страну! Избрание мямли Тэда Коупленда не сможет положить этому конец.

Маделин не рискнула ступать на зыбкую политическую почву.

– Я приехала навестить одну из ваших пансионерок, миссис Антонеллу Бонинсенью. Она здесь?

– Нелла? Да, эта съедет отсюда последней. – Он посмотрел на часы. – Ну и дела! Я совсем забыл про ее обед! В это время дня вы найдете ее на веранде. – Хорас указал в глубь холла. – Пройдете через столовую – вот и веранда. Принести вам что-нибудь выпить?

– Не отказалась бы от колы.

– Диетической?

– Вот еще! Разве мне пора худеть? – Маделин потянула за пряжку ремня, демонстрируя изящество талии.

– Что вы, никаких намеков! – смутился он, робко улыбнулся и скрылся в кухне.

Общий зал первого этажа походил на гостиную в старом семейном заведении «с полупансионом и морским видом», как в Бенодэ или в Уитстейбле: массивные потолочные балки, отдельные столы из сплавной древесины под клеенками с ракушками. Тут же красовался и неизбежный «морской» декор, как будто позаимствованный из номеров журнала Art and Decoration 1990-х годов: пузатые стеклянные светильники, пыльные парусники в бутылках, латунные компасы, чучело меч-рыбы, гравюры-офорты с эпическими сценами рыбного промысла времен «Моби Дика»…

На стеклянной веранде, сотрясаемой ветром, Маделин показалось, что она ступила на палубу шхуны, которую треплет ураган. Стены так потрескались, крыша так прохудилась, что веранда могла в каждую минуту развалиться.

За столиком в дальнем углу лоджии сидела Нелла Бонинсенья – прозрачная старушка с мышиным личиком. Толстые линзы очков делали ее глаза огромными. На ней было темное потертое платье с воротничком «клодин», на коленях у нее лежал клетчатый шотландский плед. Старушка увлеченно читала толстый роман – «Город, который никогда не спит» Артура Костелло.

– Здравствуйте, мэм.

– Здравствуйте, – отозвалась Нелла, поднимая глаза от книги.

– Как вам роман?

– Один из моих любимых! Читаю его во второй раз. Жаль, автор перестал писать.

– Он умер?

– Нет, утратил желание творить. Его дети погибли в автокатастрофе. Вы пришли сделать мне укол?

– Нет, мэм. Меня зовут Маделин Грин, я следователь.

– И в придачу англичанка.

– Совершенно верно, откуда вы знаете?

– Ваш акцент, милочка! Похоже на Манчестер.

Маделин утвердительно кивнула. Обычно она избегала прозрачности, но старушка сказала это не от желания ее обидеть.

– Мой муж был англичанином, – добавила Нелла. – Родом из Прествича.

– Значит, он был футбольным болельщиком.

– Вся его жизнь была сосредоточена на «Манчестер Юнайтед» времен расцвета.

– Когда там блистали Риан Гиггс и Эрик Кантона?

Старушка лукаво улыбнулась:

– Скорее Бобби Чарлтон и Джордж Бест!

Маделин посерьезнела:

– Я приехала с вами повидаться, потому что расследую одно дело – похищение и убийство сына Шона Лоренца. Вам это что-то говорит?

– Художник? А как же! Знаете, здесь неподалеку жил Джексон Поллок. Он погиб в Спрингсе, в десяти километрах отсюда, в автомобильной катастрофе. Ехал с любовницей в «Олдсмобиле» с откинутым верхом. Вел машину вдрызг пьяный, вот и…

– Я слышала эту историю, только это случилось в пятидесятых, а Шон Лоренц был нашим современником.

– Думаете, у меня нелады с головой, милочка?

– Вовсе нет. Лоренц дружил с одним из ваших учеников, Адриано Сотомайором. Помните такого?

– Ах, малыш Адриано…

Нелла Бонинсенья не договорила, ее лицо исказилось. Простого напоминания об этом ребенке хватило, чтобы от ее недавней проказливости, даже от простого благодушия не осталось следа.

– Это вы сообщили в социальные службы графства о побоях, которым его подвергал отец, Эрнесто Сотомайор?

– Да, я. Это было в середине семидесятых.

– Эрнесто часто поднимал на сына руку?

– Если бы только это! Он был настоящим чудовищем, форменным палачом! – Старая женщина заговорила замогильным голосом: – Он был выдумщик: головой в унитаз, ремнем по мягкому месту, кулаком куда ни попадя, горящей сигаретой наугад… Однажды надумал заставить сына простоять несколько часов с поднятыми руками. Другой раз велел ему плясать на битом стекле. Продолжить?

– Почему он так поступал?

– Потому что среди людей полно животных и садистов, так было спокон веку.

– Каким был Адриано?

– Грустным, мягким, ему было трудно сосредоточиться. Часто его взгляд делался тревожным, и становилось понятно, что он унесся мыслями далеко-далеко. Это мне и подсказало, что у него неладно дома. Уже потом я обнаружила на его теле следы жестокого обращения.

– Он сам во всем вам признался?

– Да, он поведал мне кое-что о том, что выделывает его папаша. Эрнесто колотил его беспричинно, просто так. Наказание могло тянуться часами, чаще всего это происходило в трюме отцовского баркаса.

– Мать притворялась незрячей?

Бывшая учительница закрыла глаза, напрягая память.

– Та еще была мамаша… Сейчас припомню ее имя… Бьянка!

– В конце концов она сбежала из дому?

Нелла вооружилась платком и тщательно протерла стекла своих Browline. Эти очки и седая голова делали ее похожей на полковника Сандерса[83].

– Полагаю, ей тоже доставалось, – ответила она тихо.

– Не обожгитесь! – крикнул Хорас, ставя на стол поднос: бутылочка колы, чайничек, два бублика с лососем, луком, каперсами и белым сыром.

Нелла предложила Маделин разделить с ней трапезу.

– Это, конечно, не бублик «Расс и дочери», но тоже ничего. – И она вонзила в сандвич крепкие зубы.