Кроме того, ВЦСПС утратил свой авторитет среди профсоюзов. Руководители профсоюзов не следовали рекомендациям ВЦСПС и отказывались восстанавливать людей. Воронина, предложившая менее года назад на пленуме ВЦСПС активно защищать права рабочих, теперь возглавляла Бюро жалоб при ВЦСПС. Занимаясь сотнями дел по восстановлению, она утверждала, что профсоюзы потеряли ориентацию под давлением террора. Выборы и аресты способствовали обновлению кадров большинства ЦК Союзов. Воронина заметила: «Со многими мы не знакомы». Когда Бюро жалоб отдало распоряжение профсоюзным руководителям восстановить людей на работе, они не послушались. Например, профсоюз печатников ответил Ворониной: «Вы к нам не лезьте. У нас такой ЦК Союза, что к нам нельзя. Мы разоблачаем, мы очищаемся». ЦК Союза рабочих военно-металлической промышленности ответил также, предупредив ее не вмешиваться в дела военной организации «Еще тяжелее дело обстоит в авиационной промышленности, — сказала она, — страшные вещи произошли там. Они нам сказали: «Вы, наверное, политически не разбираетесь в этом деле. Просим не вмешиваться в это дело»». Шверник спросил: «А вы вмешались?» Воронина ответила, что Бюро пыталось, но в ЦК Союза рабочих авиационной промышленности ей сообщили: «Мы сами восстановим людей». Воронина была в ярости. Она сослалась на слова Сталина: «О чем это говорит? Это говорит о том, что люди невнимательно относятся к живому человеку».

Профсоюзы, наркоматы и тресты отказывались исполнять приказы ВЦСПС. Профкомы заводов находились в состоянии войны с Центральными комитетами. Решения вышестоящей партийной инстанции о восстановлении людей еще больше осложняли ситуацию. Воронина жаловалась, что наркоматы не имеют права «издеваться над членами союза» или «запугивать наших членов». Если профсоюз восстановил какого-то человека, народный комиссариат не мог отказаться принять его на работу. Разве могли профсоюзы приказать хозяйственникам восстановить кого-либо на работе? Разве ВЦСПС мог приказывать профсоюзам? Могли ли и те и другие отдавать приказы местным парткомам? Никто не мог ответить на эти вопросы. Редактор Ярославской газеты «Северный рабочий» после ареста признался, что участвовал в контрреволюционной группе, в которую входил секретарь парткома и другие работники. Вся группа была немедленно арестована по распоряжению прокурора. Сам прокурор оказался впоследствии шпионом. Секретарь парткома подал апелляцию по данному делу, но она была отклонена, а его самого выселили из квартиры. В конце концов, всех, за исключением прокурора, реабилитировали и восстановили в партии. Профсоюз предъявил иск о выплате компенсации за период потерянного рабочего времени. Овсянникова — председатель ЦК Союза печатников спросила: «Каким образом сейчас поставить работу, чтобы целиком и полностью исправить те недочеты, недостатки и ошибки, которые были в области нарушения трудового законодательства?» Газеты инструктировали, как «разоблачать врагов», но никто не знал, как восстановить людей в правах. Кроме того, беспартийные получали компенсацию за ошибочное увольнение, а члены партии не получали ничего. Шверник вставил замечание: «Закон должен быть одинаков для всех».

Обличения больше не использовались для «разоблачения врагов» или демонстрации бдительности, они стали обычной реакцией на любое проявление равнодушия или пренебрежительного отношения. Когда ВЦСПС отказался восстановить работника ЦК Союза лесопильной промышленности, обвиненного в растрате, он немедленно написал в ЦК ВКП(б), обвиняя Воронину в том, что она принадлежит к «троцкистам, бухаринцам и зиновьевцам». Люди бросались обвинениями, не понимая их смысла. Фамилии людей, которые некогда представляли альтернативные политические программы, стали использоваться как бранные слова. На Харьковской фабрике «Октябрь» цеховой мастер и кассир начали перепалку из-за того, что кассир отказался разменять деньги. «Пошел к черту», — выругался мастер. «Пошел сам к черту», — ответил кассир. Разгорелся конфликт. Мужчины обзывали друг друга словом «черт», но после того, как в ход пошло другое ругательство — «троцкист», спор приобрел политическую окраску. В конечном счете кассира уволили как врага народа. Овсянникова призналась, что февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года предоставил свободу рук множеству клеветников и «разоблачителей»: «Дело в том, что честные, действующие из самых лучших побуждений, абсолютно невинные люди оказались долгое время без работы».

Многочисленность увольнений с работы подчеркивала абсурдность царящего сумасшествия. На некоторых предприятиях людей увольняли и исключали из профсоюза целыми группами. Женщины часто теряли работу после ареста мужей. Людей увольняли из-за того, что они были заграницей на лечении или имели там родственников. Был один случай, когда мужчина послал личную телеграмму за счет учреждения. Его сняли с работы и привлекли к уголовной ответственности за растрату. Его жену также выгнали со службы. Соответствующие характеристики, выданные бывшими работодателями, являлись «волчьими паспортами», по которым людей нигде не брали на работу. Козьмин, председатель ЦК Союза работников Севморпути заметил: «Конечно, нам очень трудно». Его беспокоила атмосфера бесконечных сплетен и клеветы, которая «создает такое положение, чтобы настраивать этих работников против партии советской власти». Он предложил по-новому квалифицировать «вредительскую деятельность», придав новый аспект охоте на врагов. В своей заключительной речи на совещании, накануне ареста самого Ежова, Козьмин заявил, что враги провоцируют репрессии против честных людей. «Мы должны с корнем вырвать этих людей», — сказал он, намекая, что настало время наказать тех, кто был занят обвинениями других. Другой делегат смело заметил, что по результатам проверок профсоюзных руководителей ВЦСПС давал разрешения на множество арестов и увольнений и «допустил много ошибок». Он сказал: «в ВЦСПС забывают о том, что за каждым увольнением стоит живой человек». Другой критиковал профсоюзное руководство за бюрократическое, бездумное отношение к людям, за перестраховки и увольнение и честных людей безо всякой причины. Заявляя, что деятельность ВЦСПС способствовала усугублению ситуации, усилению людских страданий, делегаты признали его роль в разрушении профсоюзов.

Делегаты боялись открыто критиковать политику террора. Никто не осмелился сказать, что «враги народа» могли быть честными людьми. Но рассказывая истории простых рабочих, в отношении которых должностные лица допустили ошибки, они использовали уловку, которую применил Сталин в своей речи на январском пленуме ЦК ВКП(б) 1938 года. Воронина привела в качестве примера случай с железнодорожным рабочим Рыжковым, который шестнадцать лет проработал на производстве в паро-котельном цехе. Издавна железнодорожников традиционно отличала высокая политическая активность. Из-за арестов в их профсоюзах уменьшилось количество рабочих и профработников. Рыжков, никогда не имевший отношения к оппозиции, вызвал гнев начальников за то, что критиковал плохие швы на паровых котлах. Его обвинили в пьянстве и уволили с работы. Он написал заявление, где указал на «много безобразий» в цехе. Комиссия все расследовала, нашла его замечания правильными и предложила восстановить Рыжкова. Но начальство вместо этого предъявило ему десяток новых обвинений. Воронина сослалась на этот случай, потому что Рыжков, бесспорно, образу «честного рабочего», который старался хорошо работать, но был обвинен «извращенными руководителями». С ее точки зрения, история Рыжкова является иллюстрацией того, как преданных людей превратили в жертвы, вынужденные бороться за свое восстановление на работе. Она умело повернула тему: вместо разговоров о том, как привлечь больше рабочих к поддержке репрессий против коррумпированных профработников, совещание перешло к обсуждению другой задачи — не обвинять должностных лиц, а привлечь внимание к тем, кто был ошибочно обвинен.