Сэмюэлу Стюарду, Чикаго.

19 декабря 1952 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Сэм, дорогой!

О Фрэнсисе — история разворачивается как может произойти только у него. Фредерику втянули в историю по материальным и практическим причинам — никакой уверенности, что Фрэнсис — отец ребенка. С ее разрешения Фрэнсис признал его, объявив его на время французом — но когда мальчик Л. станет совершеннолетним? Фрэнсис хочет, чтобы он взял испанское гражданство и смог унаследовать испанские титулы, которые сам Фрэнсис унаследовал от бабушки! Можешь ли ты представить себе подобное. Бернар говорит — Кто-нибудь уверен в отцовстве? Действительно ли нынешний легальный отец — его отец, а его мать — его мать! Можем мы задать один главный вопрос — только один, который меня интересует: когда, в течение всей этой истории, Фрэнсис узнал, что мальчик его сын — с самого начала — после — попросту говоря, когда — вы знаете? У Фредерики есть такая возможность, но в Лондоне у нее была операция и она хочет держать Фрэнсиса по эту сторону канала, чтобы она могла спокойно выздоравливать. В этом заключается трудность моей задачи, но где же на юге болтается Фрэнсис? Надо его найти и не вызывая подозрений держать там, где он есть. Если бы он был здесь, я смогла бы угрозами выяснить, но писать такого сорта вещи! Странно заниматься такими делами в моем возрасте.

Ты знал, не правда ли, что Дора Маар делала мой портрет. Так вот она кончила его и несколько дней тому назад принесла. И теперь вопрос, где его повесить. Конечно, я не потревожу картины, повешенные Гертрудой, А это значит, что Фрэнсис отправляется с зеркала назад, к двери на левую сторону от камина, где первоначально и висел, портрет займет его место на зеркале. Что же Фрэнсис скажет? Но, кажется, другого решения и нет.

Не так уж холодно, но влажно, как обычно — дни становятся длиннее, но незаметно — моя femme de ménage говорит: они удлиняются с полуночи. Французы такие оригиналы! Когда однажды я заметила Жанне Рупле, что в году 13 месяцев, она ответила: «Не во Франции!».

Сэм дорогой — желаю тебе доброго, счастливого года — хорошей работы — вся моя благодарность и любовь.

Преданно,

Дональду Сазерленду, Боулдер, Колорадо.

8 января 1953 г.

улица Кристин, 5, Париж VI.

Дорогой Дональд!

Прошло два месяца с твоего первого письма. Всегда думаю о тебе — с большой любовью и глубокой благодарностью. Очень много трудностей возникает, чтобы справиться с бестолковой ситуацией, в которую крайний холод — вышедшее из строя водоснабжение — и электричество ставят человека, и унизительно признаваться в своей полной несостоятельности. Не нужно говорить, что при хорошей погоде все будет по-другому — просто придет ли. В любом случае писать тебе — замечательное отдохновение и ты простишь мою жалобу, когда увидишь, как быстро сможешь от нее избавишься.

Начинать следует с того, что я влипла в серьезную неприятность, связавшись с приятным человеком по имени Леон Катц, который появился с записями Гертруды 1906–1918 — 400 машинописных страниц — в основном «Становление американцев», но также включающих Many Many Women — A Long Gay-Book[158] и ранние портреты. У него есть разрешение Ван Вехтена и библиотеки Йейла работать с ними. Некоторые из замечаний колоссальны — Гертруда выражается абсолютно четко

— легко и с блеском, чего обычно избегала. Катц — очень деликатный человек, с даром следователя, подсказывая ответы на вопросы, которые сам и задавал, сверяясь с рукописью — строчку за строчкой — слово за словом. Вроде бы хорошо. Но в рукописи наметки портретов тех людей, которые станут действующими лицами, и ее всестороннее изучение двух основных групп характеров. Пока тоже хорошо, достаточно для Катца. Но Гертруда — наедине с собой и прототипами ее характеров и портретов — может показаться откровенной, что делает конфиденциальность зыбкой. Карл и Гэллап спешно просмотрели записи после того, как Катц скопировал их с их разрешения и так же, как и мистер Уилсон в 1916–1917 гг., были удивлены, узнав с какой тщательностью Гертруда описала людей, не только которых знала — друзей — Лео — Сару Стайн — но и себя. Ван В. и Гэллап сказали, что Катц может продолжать — он получил стипендию от фонда Форда к тому времен — при условии, что как только книга будет закончена, запечатанная рукопись будет помещена в Библиотеку Йела, а публикация книги — на ее усмотрение. Катц появился у меня, чтобы я указала ему имена, места, даты — все это было похоже на откапывание скелетов. Были вопросы, доставившие мне беспокойство — на такие вопросы обычно отказываешься, как на допросе в ФБР. Теперь ты поймешь, что движет моей озабоченностью увидеть эти записи, лишь малой часть которых Гертруда мне показывала. Ничего, абсолютно ничего не может меня остановить. Вся история не ограничивается моей дилеммой. Утрясется сама собой. Но настоящий вопрос — что собиралась Гертруда сделать с этими записями в будущем. Она отправила их в Йельский университет вместе с рукописями. Они были в связке и лежали забытыми в течение 30 лет и скорее всего она никогда их не перечитывала. Забыла их, как забыла и Q. Е. D. (Things As They Are), как забыла Лео, (Она сказала одному человеку, который сообщил, что недавно видел ее брата во Флоренции — Нет, мой брат живет в Калифорнии. У меня только один брат и живет он в Калифорнии. Когда этот человек ушел я спросила ее, почему она отрицала существование Лео. «О, Лео! — ответила она. — Я забыла его навсегда»). Ну и о Q. Е. D. — Хаас, который недавно был здесь, рассказал, что когда написал ей и спросил, следует ли включить эту [новеллу] в библиографию, Гертруда ответила: «Нет». И тем не менее, Карл ее напечатал. Следует ли из этого предположить, что и эти записи должны быть опубликованы? И еще вопрос об этих заметках, который Пабло назвал цветочками по сравнению с той бомбой, которую К. Ван В. взорвал в предыдущем письме. «Не будет ли — спрашивает он — лучше, если Катц напишет предисловие к тому поэзии, намеченному к публикации в 1954 г.». Полностью обескураженная, я тут же ответила, что в моем понимании, окончательно решено, что ты подготовишь предисловие к тому поэзии, что Катц никоим образом не подготовлен для него — его период простирается до 20-го года, таково и его мнение. Абсурдно держать меня в неведении — поднять какой-нибудь вопрос и затем впасть в длительно молчание. Надеюсь, ты поймешь, что все, мною высказанное, не означает, что я ищу у тебя симпатии, совета или успокоения. Если тебе докучило разбираться во всей этой истории, прости меня. Хотя на самом деле, какое-нибудь энергичное слово могло бы меня подбодрить.

Касательно твоих привлекательных планов на это лето — нет ничего приятнее для меня, чем обсуждать их. Конечно, они не смогут отказать рекомендации Т. Уайлдера, хотя могут [отказать] без нее. Все эти фонды и гранты руководствуются высшим законом. [Фонд] Гуггенхайма отказал рекомендации Гертруды трижды и дважды Пабло. Т. У. относится к genre plus sérieux[159]. Так что ты и Гилберта должны появиться вскоре, то есть в начале лета.