– Как... главным? – прошептала Таня. Она встала, подняла неразбившуюся чашку и зачем-то начала ее мыть. – Что значит – главным? Там же есть... главный. Как же Овечкин? Он... знал? А Глеб – знал?!! – Она шваркнула чашку об раковину. Та звякнула и все-таки разлетелась на мелкие осколки.

– Нет, конечно. – Мать взяла салфетку и аккуратно промокнула слезы. – Никто пока ни о чем не знал. А зачем раньше времени? Для всех это было бы большим сюрпризом. Кадровые перестановки – обычное дело. Одного повышают, другого смещают, все в зависимости от того, кто на данный момент ближе к тому, кто у руля. А у руля – наш Афанасий.

– Софья! – укоризненно покачал головой Афанасий и все-таки налил ей кофе с корицей в крохотную кофейную чашечку. – Дрянь посуда, – вздохнул он, покосившись на раковину, в которой лежали осколки. – Подделка, что ли?

– Никто не знал. Никто ничего не знал, – прошептала Таня и по стенке опустилась на корточки. – Зарплата десять тысяч долларов, живи, как сыр в масле катайся...

– Нет, она точно где-то упала и обо что-то ударилась головой. – Мама уже забыла и про свою истерику, и про сильную нелюбовь к корице. Прикрыв глаза от удовольствия, она прихлебывала кофе из чашки.

Таня вдруг почувствовала, что ярость захлестывает ее неуправляемой, дикой волной.

– А кто вас просит хлопотать над моей жизнью?! – Она вскочила. – Кто?!! Я просила? Или, может быть, Глеб просил?!

– Глеб не просил, а вот мама его просила. Мы с ней, как никак, совсем не чужие люди, – невозмутимо ответила мать. – Афанасий, еще кофе налей, пожалуйста!

– Ну ладно, ты – дура! – заорала Таня. – Но вы-то, Афанасий, вы зачем лезете в мою жизнь?! По какому такому праву?!

Афанасий покраснел и понуро опустил голову. Он встал, выгреб из раковины осколки, выбросил их в ведро, взял в углу веник, совок, и начал подметать пол.

Чудо, а не мужик. Убила бы такого в первый же день совместной жизни.

– Танечка, ты только не волнуйся, пожалуйста, мы давно хотели тебе сказать, да все не решались как-то, но ты уже взрослая девочка... – Мама все прихлебывала кофе из чашечки, хотя крошечная порция давно уже должна была кончиться. – Дело в том, – сказала она, глядя в чашку, – что Афанасий твой... твой... папа. Понимаешь, в том, что мы расстались когда-то, это моя вина. Это я его бросила, а потом не разрешала видеть тебя и отчество тебе записала по имени деда, дура была, правильно ты сказала. Но недавно мы с Афанасием случайно встретились, поговорили, и чувства вспыхнули между нами вновь. Это бывает, это случается, ты уже взрослая и должна понять...

Мать еще говорила, когда у Тани подогнулись колени, кухня поплыла перед глазами, во рту стало кисло, а к горлу подошла тошнота.

– Папа, – падая, прошептала она. – Папа? Папочка... Если бы ты знал, как мне было без тебя хреново...

– Опа! – как сквозь вату услышала Таня голос матери. – Да она никак в обморок валится!

– Если бы ты знал, папуля, как мне тебя не хватало! Если бы ты был со мной все эти годы, я бы... я выросла бы сильной, самоуверенной, красивой и дерзкой как Сычева...

– Ну надо же! Папуля! Хоть бы раз за всю жизнь меня мамулей назвала! – продолжала как сквозь вату жужжать мать. – А тут – бац! – и сразу папуля! А кто сопли ей вытирал? Кто в садик водил? Кто у кроватки сидел? Афанасий, достань нашатырь из аптечки, а то она мне коврик помнет!

Сознание все-таки улетучилось, и последняя мысль, которая зацепила его, была о том, что она так и не знает, жива ли Сычева...

* * *

– Что-то ты слабый какой-то, – отвалившись от Глеба, словно насосавшийся клоп, сказала баба, называвшая себя Луизой. – Слабый по мужской части, – уточнила она, выбралась из кровати и, сотрясая бесформенной грудой жира, стала натягивать спортивный костюм.

– М-м-м-м... – промычал Глеб, не открывая глаз. – М-м-м-м...

Он чувствовал себя девушкой, над которой надругалась рота солдат, лягушкой, по которой прошелся каток, бабочкой, которую пришпилили булавкой к гербарию, но больше всего он физически ощутил, что такое «моральный ущерб». Именно моральный, несмотря на боль во всем теле, привкус чеснока на губах и порванный подол красной комбинации. Вернее – благодаря им.

Про Ингу, баню, побег, он и думать забыл. Казалось, все это было забавным приключением по сравнению с этой... Мона Лизой.

– М-м-мама! – позвал зачем-то Афанасьев маму.

– Ну ничего, – бодро сказала Луиза. – Я тебя от импотенции быстро вылечу! У меня еще с зоны такие рецептики припасены – покойники шевелиться начинают, старики резвее кроликов на женский пол прыгают!

Слово «импотенция» больно хлестнуло Афанасьева по мозгам.

Никто никогда не употреблял это слово не только по отношению к нему, но и в его присутствии. Переборов слабость, он резко сел.

– Я не импотент, – как можно жестче произнес он, пытаясь запахнуть разъехавшуюся ниже пояса драную комбинацию.

– Не волнуйся, любимый, – ласково пропела Луиза и потрепала его, как собаку, по шее. – Не переживай! Я тебя... тебе все быстро поставлю. Не переживай, любимый!

– Б-б-боюсь, я не смогу быть вашим любимым. – Жесткий тон не получался, а к проблеме импотенции прибавилась проблема заикания.

– А тебя не спрашивает никто – сможешь, не сможешь! – невозмутимо заявила Луиза, рывком застегивая молнию на куртке. – Мне судьба дала шанс, и я не намерена его упускать. Не хочешь – заставим, не можешь – поставим. Давай, быстренько умывайся, переодевайся, и по хозяйству мне помогать!

– В-в-в каком смысле, по-х-хозяйству?.. – Кошмар не только продолжался, он усугублялся, приобретая новые подробности и краски.

– Хозяйство у меня, миленький! Кролов тыща голов, кур с полсотни, свинок десяток и пара телят. За всеми уход нужен. Тут не город, трудиться надо. Трудно мне одной, без мужика-то, справляться. Вот мне с тобой и подфартило! Давай, давай, быстренько! Вот, рейтузы мои оденешь, веревочкой подвяжешь, если велики будут и вперед, в сараюшку. У кроликов поддоны почистить, свиньям корма задать, кур пару-тройку забить. Я на базар поеду, торговать ими буду.

– Забить, – отрешенно повторил Глеб и хихикнул. – Кур пару-тройку за-бить! Ма-ма! – заорал он, сорвался с кровати и со всех ног бросился к двери, но был перехвачен железной рукой. Бороться с Луизой было бессмысленно, если ты не борец сумо. Глеб таковым не был, поэтому обмяк у нее в руках, как тряпичная кукла.

– Пусти, – прошептал он. – Пусти!! Мне домой надо! У меня мама, жена, д-д-д-детей три штуки. Меня ждут, меня ищут!! Я... я не справлюсь с твоим хозяйством! Я городской человек! Я журналист! Я не умею чистить поддоны кроликам и давать корм свиньям! Не умею!! Я даже трахаться не умею! – Аргументы иссякли, голос предательски задрожал. – Зачем я тебе такой нужен? Отпусти...

Луиза крепко сжала его в объятиях, поцеловала в затылок, погладила по голове.