приближающейся свадьбе солиситору, потому что его небольшое состояние находилось в трасте, а для оформления некоторых документов требовалась подпись его матери. Через день или два он получил письмо следующего содержания:

Cher Enfant![45]

Я узнала, что ты собираешься жениться, и желаю дать тебе родительское благословение. Пожалуйста, приходи завтра на чай, чтобы получить его в надлежащем виде. Ты достаточно долго на меня дулся, а сердитый мужчина всегда выглядит немного нелепо. На тот случай, если ты забыл, рискну напомнить, что я твоя мать.

Искренне твоя,

Маргарита Визард.

P. S. Как же нелепо устроен мир: мужчина, если его отец — каналья, утешает себя мыслью, что их родство всегда по сути своей сомнительно, а вот в отношении матери не может прибегнуть к такому прекрасному средству успокоения души.

Леди Визард проявила прозорливость, когда предсказала, что ей хватит пары лет, чтобы вернуть себе привычное место в обществе благодаря красоте, богатству и популярности в свете. Все прекрасно знали, что ее положение после суда было сомнительно, и требовался невероятный такт, чтобы обойти множественные ловушки. Она осознавала, что у тех, кто стремится подняться по общественной лестнице, есть две опоры — филантропия и римско-католическая церковь. Но сообразительная дама не считала свою ситуацию настолько плачевной, чтобы ей требовался переход в иную конфессию, зато особое рвение в проявлении благотворительности сделало свое дело. Леди Визард возвращала себе уважение, используя занудную пожилую леди, положение и богатство которой давали безграничную власть над миром, а благожелательность делала послушным инструментом в чужих руках. Леди Эдвард Стрингер была маленькой старой женщиной со вставными зубами, ярко-каштановым париком и вечно перекошенным лицом. И хотя она была невыносимо скучна, все же умудрялась собирать в своей гостиной всех жителей Лондона, обладавших реальным весом в свете. Будучи родственницей лорда Визарда, она яростно ссорилась с ним, и казалось совершенно естественным, что его жена изливала свои горести женщине, которая с удовольствием ее слушала. Теперь, когда хотела, леди Визард буквально излучала очарование и благожелательность, немногие могли перед ней устоять: она была хитра и хорошо помнила каждую свою выдумку, так что ее ни разу не поймали на лжи. Повествуя о своем несчастливом браке, она так искусно давила на жалость, что леди Стрингер, растрогавшись, обещала сделать все, чтобы помочь ей. Она посещала приемы старой леди, появлялась с ней всюду, где собираются сливки общества, и в конце концов мир пришел к выводу, что вполне может позволить себе общение с интересной женщиной, которая к тому же не страдает от отсутствия денег.

Когда приехал Бэзил, откликнувшись на письмо, он застал мать в кресле в ее любимой позе, как на портрете. Сам портрет, ставший благодаря дерзким цветам сенсацией сезона, висел за ее спиной, чтобы все видели, насколько мало изменилась за последние десять лет эта мудрая женщина. Сбоку лежали неизменные сигареты, нюхательная соль и французский роман, мнения о котором в обществе резко разделились. Леди Визард получила собственный стенд на предстоящей благотворительной распродаже и явно не без удовлетворения изучала проспект, в котором ее имя фигурировало в списке, куда включали людей исключительно респектабельных.

Высокая и величавая, она носила наряды с показной экстравагантностью, а не простотой, граничившей с неряшливостью, что было присуще большинству ее соотечественниц. Она не имела желания скрывать от мужских взглядов пленительные изгибы великолепной фигуры и одевалась с нахальным бесстыдством сладострастной женщины, чтобы привлекать внимание к своим выдающимся формам, а не скрывать их. Да и замысловатое искусство макияжа не было ей чуждо: обычная англичанка, которая пользуется косметикой, как правило, чувствует, что это первый шаг на пути к Аверну[46], и красится плохо. Она никогда не может избавиться от мысли, что косметика немного безнравственна или немного вульгарна и маленький дьяволенок, парнокопытный и хвостатый, всегда прячется на дне баночки с румянами. Затем, проявляя упрямство, раз начало уже положено, и убеждая себя в правильности собственных действий, она обязательно переусердствует. Леди Визард так умело использовала все уловки, известные женщинам, что результат оказывался просто восхитительным. Даже волосы, с которыми представительницы прекрасного пола вечно мучаются, были выкрашены так, что идеально гармонировали с глазами и цветом лица, и хваленые мужские умы часто обманывались. Ее брови были совершенны, а проведенная карандашом линия у ресниц придавала сверкающим глазам еще большую глубину. Помаду она наносила с мастерством художника, и губы ее были не менее красивы, чем лук Купидона.

Леди Визард не видела сына пять лет, и изменения в его облике она отметила с интересом, но без особых эмоций.

— Позволь угостить тебя чаем, — сказала она. — Кстати, почему ты не приехал повидать меня, когда вернулся с мыса Доброй Надежды?

— Ты забываешь, что приказала Миллеру не пускать меня.

— Не следовало воспринимать это au grand sérieux[47]. Я прогоняю служанку каждый раз, когда она плохо укладывает мне волосы, но она со мной уже пять лет. Я простила тебя уже через неделю.

Их взгляды встретились, и они поняли, что между ними ничего не изменилось. Леди Визард пожала плечами:

— Я попросила тебя приехать сегодня, поскольку подумала, что за пять лет ты стал терпимее. Очевидно, ты один из тех мужчин, которые не умеют учиться.

Еще год назад Бэзил ответил бы, что и не надеялся воспитать в себе терпимость к позору, но теперь, устыдившись, сидел молча. Он попытался принять вежливо-равнодушный вид, как его мать. Предвидя ее следующий вопрос, он ощущал мучительную боль, оттого что ему придется раскрыть хотя бы часть своей тайны этой насмешливой женщине. И все же, поскольку это было ужасно неприятно, он собирался ответить ей открыто.

— И на ком ты собираешься жениться?

— Ты никогда не слышала о ней, — улыбнулся он.

— Хочешь скрыть имя этой счастливицы?

— Мисс Буш.

— Звучит не очень впечатляюще, не правда ли? Кто ее отец?

— Он работает в Сити.

— Богат?

— Очень беден.

Леди Визард внимательно посмотрела на сына, потом со странным выражением лица наклонилась вперед:

— Извини за вопрос, но можно ли назвать ее, как говорила твоя занудная бабушка, благородной дамой?

— Она официантка в баре на Флит-стрит, — вызывающим тоном ответил он.

Тут же последовал очередной вопрос, который она задала уже звенящим от раздражения голосом:

— И когда же accouchement?[48]

Удар и то ошеломил бы Бэзила меньше. Кровь прилила к щекам, он вскочил. Мать смотрела на него с ледяным презрением, и, пораженный ее проницательностью, он не нашел что ответить.

— Я права, ведь так? Судя по всему, кое-кто оступился и свернул с пути добродетели. Ах, mon