была «рассмотреть дела о большевиствующих клириках и немедленно подвергнуть виновных соответствующему наказанию». В материалах комиссии отмечалось: «...к великому горю и позору нашему, многое бы не могло быть совершено мирянами под влиянием революционного угара, если бы в Церкви среди пастырей и священнослужителей не произошло раскола, не проявилась бы пагубная измена. которая началась с первых дней революции, когда съездами духовенства во многих епархиях были избраны революционные епархиальные советы, направляемые и ободряемые бывшим обер-прокурором Львовым — к самочинным и беззаконным действиям. за год своей революционной деятельности некоторые из них повергли епархии в церковную анархию и являются теперь самыми усердными помощниками социалистов-большевиков, разрушителей основ Церкви».

В этой связи показательно отношение к епархиальным советам духовенства в провинции. Благочинный протоиерей В. Образцов считал, что Тверской «епархией управляют большевики, по большей части засевшие в епархиальном совете». Епископ Алексий (Симанский) писал в июле 1917 г. архиепископу Арсению (Стадницкому) из относительно спокойной Новгородской епархии, именуя новоизбранных членов консистории «наши дурные большевики».

Члены комиссии считали, что «Собор со всей откровенностью должен коснуться и повинных в большевизме лиц епископского сана». Выводя генеалогию «церковного большевизма» с начала Февральской революции, а также понимая, по всей видимости, насколько емким и неопределенным является этот термин (под него можно было подвести всех духовных лиц, приветствовавших «новый строй» и участвовавших в таких «революционных» акциях, как чрезвычайные съезды духовенства и мирян), комиссия отметила, что «случаи прошлого церковного большевизма, изглаженные, так сказать, покаянием, следовало бы покрыть снисходительной милостью», чтобы соборное определение «карало только тех церковных большевиков, которые будут оставаться таковыми и после ведомого им постановления Собора... хотя в тех случаях, когда прошлое уже большевиствование, например некоторых епископов, оставило глубокие и больные следы на теле Православной Церкви, виновные не должны оставаться совершенно амнистированными». Особые случаи «сомнительного большевизма» предлагалось подвергать «надлежащему расследованию». Приводились примеры «церковного большевизма»: свержение настоятелей монастырей, помощь красноармейцам и комиссарам в захвате запасов продовольствия, захват консисторий по поручению комиссаров и т.п.

На заседаниях комиссии был поднят вопрос о «церковных большевиках» — мирянах, приводились факты «большевистского одичания, до которого дошли по местам прихожане церкви, искапывая, например, трупы мертвецов и предавая их сожжению или открыто предаваясь грабежу церковного достояния.» Такие факты, по мнению участников заседаний, «следовало бы классифицировать по определенной системе». Затронули члены комиссии и национальный вопрос: «.не следовало бы замалчивать того обстоятельства, что в планомерном революционно-большевистском походе против Православной Церкви работают главным образом евреи».

Однако эта тема на заседании развития не получила, так же как и тема масонства, которое, по мнению комиссии, вместе с «социализмом приобретают все больше последователей среди русского населения». Все это вступало в некоторое противоречие с рассматриваемыми комиссией материалами, где основная причина церковной разрухи определялась «изменой» внутри самой Церкви.

Членов комиссии трудно заподозрить в невнимании к терминологии. Так, в некоторых местах слово «большевизм» взято в кавычки, в одном месте используется фраза «так называемый большевизм». С.Н. Булгаков находил неподходящим для законодательного акта, каковым должно быть осуждение церковного «большевизма», «витиеватость» в редакции и наименование церковных большевиков «богоотметниками». Но председатель комиссии митрополит Платон и другие ее члены настаивали на целесообразности такой редакции ввиду «некоторых особенностей психологии верующего народа и по справке, что “богоотметники” — слово в церковной литературе не новое».

Все же от понятия «церковный большевизм» отказались; по мнению комиссии, «не следовало бы использовать терминов “большевизм” и “большевик”, дабы не рекламировать и не популяризировать среди народа гнусного лжеучения... а в актах, исходящих от Собора, заменяя означенные термины соответствующим описанием». Возможно, отказ от словосочетания «церковный большевизм» был продиктован не только боязнью «рекламировать лжеучение», но и потому, что члены комиссии понимали: появление этого термина само по себе было констатацией тяжелой болезни Церкви.

Основной задачей Собора было преодоление кризиса церкви, под «большевизм» же при такой широкой постановке вопроса мог попасть весь Синод, определения которого о церковно-епархиальных советах, выборности епископата вполне соответствовали такому расширительному значению данного термина. Переименовали и комиссию, которая стала называться комиссией «о мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни».

На заседании Собора 5 (18) апреля архимандрит Матфей огласил доклад комиссии. Он снова напомнил собравшимся, что «первой датой измены устоям церкви был политический переворот». По его словам, «неизвестно, что бы было, если бы во главе Церкви стояло лицо, преданное Святой Церкви, но у нас во главе появилось лицо, в первые же дни революции объявившее “свободу” Церкви, начало преследовать лиц, стоявших во главе епархиального управления».

Архимандрит указал, что печать во главе с «Церковно-общественным вестником» сделала что могла, «чтобы расшатать влияние Церкви на народ». По мнению докладчика, это принесло плоды на епархиальных съездах, которые «обращались даже в Совет рабочих и крестьянских депутатов с просьбой удалить своего епископа». Вспомнил Матфей и арест епископа (архиепископа. — П.Р.) Воронежского Тихона и отправку его в Петроград, «но даже тот обер-прокурор не нашел на нем вины». Докладчик напомнил о синодальных правилах о выборах епископов и клириков, которые, по его мнению, «разбудили аппетит низов», об изгнании священников и кощунственном поведении крестьян. Сказано было и о раздоре среди высших иерархов, прозвучали имена бывшего архиепископа Владимирского Алексия и Пензенского — Владимира.

Истоки церковной измены была определены. На Соборе была «канонизирована» «черная легенда» об обер-прокуроре Львове как гонителе Церкви и об антицерковной деятельности «Всероссийского церковно-общественного вестника».

Что касается епархиальных съездов духовенства и мирян, то, действительно, большинство из них носило радикальный характер.

Это нашло отражение в известном сочинении члена комиссии о «большевизме» Булгакова, вошедшем в сборник «Из глубины»: «Генерал. Кажется, церковь и сама порядочно обольшевичилась за время революции? Ведь что же происходило на церковных съездах в разных местах России? Светский богослов. То было лишь поверхностное движение, захватившее наиболее неустойчивые элементы обновленческих батюшек да церковных социал-демократов: социал-дьяконов и социал-дьячков с некоторыми крикунами из мирян ...»

Но пик революционного энтузиазма пришелся на март, когда переворот многими, в том числе и священнослужителями, воспринимался как воскресение России, как Пасха.

Про арест архиепископа Тихона я уже писал. Этот эпизод никак нельзя подвести под определение «церковный большевизм» даже при самом расширительном его понимании. И в других конфликтах архиереев с революционной властью (Совет, или местный комитет общественной безопасности) обер-прокурор занимал сторону епископата. Возможно, он не желал вмешательства в свои дела.

Упомянута в докладе комиссии и антицерковная деятельность двух архиереев — владимирского архиепископа Алексия (Дородницына) и пензенского Владимира (Путяты). Про деятельность архиепископа Алексия (Дородницына) я уже писал выше. «Многогранную» деятельность пензенского архиерея Владимира (Путяты), особенно после низвержения его из сана, действительно