Карса долго молча смотрел на Торвальда, затем сказал:

— Да. Понимаю, как такое возможно.

Даруджиец ухмыльнулся:

— Ты учишься, друг мой.

— Уроки цивилизации.

— Именно. Мало проку искать разумные причины, по которым люди ведут себя так, а не иначе, чувствуют то, а не иное. Ненависть — сорняк чрезвычайно вредный, пускает корни во всякой почве. И питается сама собой.

— Словами.

— О да, словами. Сформулируй мнение, повторяй его достаточно часто, и вот — все уже проговаривают то же самое тебе в ответ, и мнение становится убеждением, которое питается безрассудным гневом и защищается оружием страха. И тогда слова уже бесполезны, остаётся только биться до смерти.

Карса хмыкнул:

— И даже после, я бы сказал.

— И это верно. Поколение за поколением.

— Все жители Даруджистана похожи на тебя, Торвальд Ном?

— Более или менее. Обожают пререкаться. Нас вином не пои, только дай поспорить. А значит, мы никогда не заходим дальше слов. Мы любим слова, Карса, так же, как ты любишь отрубать головы и собирать уши да языки. Выйти на любую улицу, в любой квартал, и любой, с кем бы ты ни заговорил, всегда будет иметь собственное мнение — по любому поводу. Даже по поводу того, что нас, возможно, завоюют малазанцы. Я вот только что подумал… Помнишь акулу, которая подавилась телом Борруга? Подозреваю, если Даруджистан станет когда-то частью Малазанской империи, она станет акулой, а мой город — Борругом. Мы заставим задохнуться тварь, которая пытается проглотить нас.

— Акула задыхалась не так уж долго.

— И всё потому, что Борруг был слишком мёртвый, чтобы высказаться по этому поводу.

— Интересное различие, Торвальд Ном.

— Ну, разумеется. Мы, даруджийцы, народ хитрый.

Они приближались к очередной деревне: в отличие от прежних, её окружала невысокая каменная стена. В центре поселения возвышались три больших здания из известняка. В небольшом загоне рядом стадо коз громко жаловалось на жару.

— Странно, что их не выпустили пастись, — заметил Торвальд, когда спутники подошли ближе.

— Может, решили забить.

— Всех сразу?

Карса принюхался.

— Чую коней.

— Ни одного не вижу.

У стены дорога сужалась, пересекала ров, а затем ныряла под старую, покосившуюся арку. Карса и Торвальд оставили позади мост, прошли в ворота и оказались на главной улице деревни.

Никого не было видно. Привычное дело, местные жители обычно прятались в домах, едва завидев теблора, но здесь двери плотно закрыли, а на окнах задвинули ставни. Карса обнажил кровный меч.

— Мы попали в засаду, — объявил он.

Торвальд вздохнул:

— Похоже, ты прав.

Он уже давно обернул стержень клинка запасными кожаными лямками из заплечного мешка: временное решение и не самый успешный способ сделать так, чтобы оружие стало пригодным для боя. Теперь даруджиец вытянул саблю из потрескавшихся деревянных ножен.

На дальнем конце улицы, между большими домами, появились всадники. Дюжина, вторая, третья. С ног до головы они были закутаны в свободные тёмно-синие одеяния, лица укрывали широкими повязками. Конники натянули короткие луки с двойным изгибом, нацелили стрелы на Карсу и Торвальда.

Человек и теблор обернулись на стук копыт позади и увидели ещё два десятка синих всадников: те как раз выезжали из-под арки, одни с луками, другие с копьями. Карса нахмурился.

— Много проку от таких крошечных луков? — спросил он даруджийца.

— Довольно, чтобы стрела пробила кольчугу, — отозвался Торвальд, опуская саблю. — Впрочем, у нас вообще доспехов нет.

Год назад Карса всё равно бросился бы в атаку. Теперь же он лишь вновь повесил кровный меч за плечо.

Сзади приблизились конники, спешились. Некоторые из них подошли с цепями и кандалами в руках.

— Беру упаси… — пробормотал Торвальд. — Только не это опять.

Карса пожал плечами.

Друзья не оказали сопротивления, когда их обоих заковали в цепи. Трудности возникли с теблором: когда кандалы защёлкнулись, они так сдавили запястья и лодыжки Карсы, что остановили кровообращение в кистях и стопах.

Увидев это, Торвальд сказал по-малазански:

— Их придётся заменить, иначе он потеряет конечности…

— Невелика потеря, — возразил знакомый голос от входа в одно из больших зданий. На пыльную улицу вышел Сильгар, а следом за ним — Дамиск. — Ты потеряешь кисти и стопы, Карса Орлонг, это должно положить конец угрозе, которую ты собой представляешь. Разумеется, это сильно снизит твою цену на невольничьем рынке, но я готов пойти на такой убыток.

— Так вы нам отплатили за то, что мы спасли ваши жалкие жизни? — возмутился Торвальд.

— Именно. Расплата. За то, что я потерял большинство своих людей. За то, что меня арестовали малазанцы. И за множество других обид, которые я даже перечислять не буду, ибо эти милые араки заехали далеко от дома и — поскольку здесь им, мягко говоря, не рады — хотели бы поскорей отправиться восвояси.

Карса уже не чувствовал ладоней и ступней. Когда один из араков толкнул его в спину, теблор споткнулся и упал на колени. Толстый кнут хлёстко ударил его по голове. Уридом овладела внезапная ярость. Он взмахнул правой рукой так, что вырвал цепь из рук арака и попал петлёй по лицу человека с кнутом. Тот завопил.

Тут подоспели остальные и принялись охаживать теблора сплетёнными из чёрного волоса кнутами — пока Карса не повалился на землю без сознания.

Когда он наконец пришёл в себя, уже наступили сумерки. Урида привязали к волокуше, которую как раз отцепляли от упряжки длинноногих, худых коней. Лицо Карсы превратилось в один сплошной синяк, глаза заплыли так, что он едва мог их приоткрыть, язык и щёки изнутри были изодраны собственными зубами. Урид посмотрел на руки. Кисти посинели, кончики пальцев стали уже чёрными. Ладони и стопы превратились в мёртвый груз.

Воины разбили лагерь на небольшом расстоянии от прибрежной дороги. На западе, на самом горизонте мерцало желтоватое свечение большого города.

Араки, используя в качестве топлива кизяки, развели полдюжины маленьких, практически бездымных костров. Шагах в двадцати Карса заметил работорговца и Дамиска, которые сидели у огня в компании нескольких воинов. На ближайшем к теблору костре готовили пищу — жарили на вертелах клубнеплоды и мясо.

Рядом сидел и трудился над чем-то в сумраке Торвальд. Никто из араков не обращал на рабов никакого внимания.

Карса тихо зашипел. Даруджиец поднял глаза.

— Не знаю, как тебе, — прошептал он, — а вот мне очень жарко. Нужно избавиться от одежды. И тебе наверняка тоже. Сейчас я подойду и помогу тебе тоже.