Добивать капитана было некогда, Фредберг увидел, что король в опасности, развернул коня.

Афанасий зарубил одного, другого, все к королю пробивался. Осталось лишь двое против него. Один тучный, чуть моложе Хлопова вперед бросился, собой прикрывая, Схватились. Недолго продержался Стольхаммар против Афанасия:

— Эх, вояка, — успел подумать Хлопов, отбивая первые два удара подполковника, — не сдюжить тебе, а вот так! — нанес удар ответный, и залился кровью старый Стольхаммар, пополз с коня, завершая свой путь на земле. В тот же миг выстрел грянул, за грудь схватился Афанасий, ожгло огнем и болью нестерпимой, в глазах потемнело. Палаш выронил, к гриве конской склонился.

— Нешто конец? — мысль мелькнула.

Тот стрелял, что последний с королем остался.

— Король уходить надо! — вскричал майор Гейнц, выбрасывая разряженный пистолет. Карл молчал и не повиновался.

Уходило сознание, Афанасий из последних сил держался за гриву лошадиную, чтоб наземь не упасть. Сквозь пелену черную пистолет разглядел в ольстре, потянулся рукой, выдернул:

— Убью! — прохрипел, прицелиться пытался. Дрожала рука, в глазах двоилось, вместо короля с майором, видел четырех всадников. Выстрелил. И умер тут же.

Заржала раненная лошадь под королем, оседать стала на задние ноги, на бок заваливалась. Карл легко спрыгнул на землю, с сожалением глянув на умиравшее животное. Бросил коротко:

— Гейнц, коня!

Майору ничего не оставалось, как отдать тут же своего. Фредберг подлетел со стороны:

— Король, быстрее к мельнице. — не дожидаясь ответа, схватил поводья, и уводил, уводил Карла от места схватки. Три или четыре драгуна следовали за ними. Доскакали до мельницы.

— Пистолеты взять всем. — приказал Фредберг.

Ворвались внутрь. Дверь подперли. Перезарядили оружие. Двух русских драгун, что подскакали к мельнице за ними, удалось пристрелить. Вдалеке маячили другие. Король безмолвствовал. Он даже не пытался достать шпагу, а стоял посреди помещения, скрестив на груди руки.

— Да черт возьми, — подумал Фредберг, — что с нашим Карлом?

Внезапно русские исчезли. Шведы, окружавшие короля, еще долго пребывали в недоумении куда девался противник. Все было просто. Подошедший пехотный полк отогнал Ярославских драгун.

Ох, и горевал же Сафонов, хороня своего старого воспитателя. Даже суровый МакКорин прослезился, хотя никогда не слыл сентиментальным. Насыпали драгуны холм высокий. Прямо на берегу Городенки, напротив села под названием Красный Кут.

— Странные вы русские. — сказал потом Дуглас Андрею.

— Почему?

— Да не понять мне вас. То рабское унижение вижу, суеверия глупые, в приметы, сглазы, прочую чушь, то молодечество, отвагу богатырскую, готовность жизнь свою отдать, не раздумывая, за крестника, за красну девицу, за мать, за землю, за царя, за веру. Повезло Петру вашему!

— В чем повезло-то, Дуглас?

— В том, что слуг таких имеет государевых! А я вон, что? Одному служил, другому, теперь вот с вами против шведов дерусь. А ведь служил и у них. Мог ведь быть сейчас там. — кивнул головой, в сторону, где шведы могли быть.

— Жалеешь что ль?

— Жалею! — Андрей покосился недоверчиво на шотландца.

— Жалею, что сразу к вам не попал — захохотал МакКорин, обнимая Сафонова. И тот засмеялся. — Хорошо мне с вами. Deo gratias[34]. что встретил вас. Жаль, эх, как жаль Афанасия. Ворчлив был старик, да славен. Скольких я потерял за свою долгую службу, а плачу впервые. — опять смахнул слезу шотландец. — и не стыжусь этого.

— Да, — вдруг вспомнил Сафонов. — я ж этого встретил, пса поганого, Фредберга!

— Тью-ю! — присвистнул от удивления Дуглас.

— И не убил! — мотнул головой.

— Живой, значит, стервец. Эх, жаль, что не убил! — с ненавистью проговорил шотландец.

— Ловкий черт! — признал Андрей, — хотя я и доставать его начал, исхитрился выстрелить. В лошадь мою попал, а после утек. Побежал тех спасать, что возле мельницы оставались. Не иначе генерал там был шведский. А потом, когда мы осадили их, уже и пехота подошла, пришлось ретироваться. Ускользнул. — с сожалением закончил Андрей свой рассказ.

— Не волнуйся, капитан, — Дуглас по плечу его похлопал. — Война не вся. Раз здесь он, знамо встретимся.

Я больше не могу, господин, слезай.

Кажется пришел конец.

Карл Снойльски, поэт, автор «Шведских картин», строки из стихотворения «Пожарная лошадь», символизирующие шведский народ

Сичевики сказали:

— Ни! — кошевому атаману Гордиенко, как он их не уговаривал. — То не треба нам. Ни вирим гетьману твому. Карл ихний латинянин, басурман, як лях. Хоче Мазепа пид них, нехай иде. Мы за Веру Христову Православну, с москалями будем. Тильки перевозы у Переволочны нехай царь козакам даст.

И отписали запорожцы Петру:

— Чтоб всем малороссийским полковникам не быть, а быть на Украйне вольнице, как в Сечи.

— Чтоб уси мельницы по речкам Ворскле и Пслу, а также перневозы через Днепр у Переволочны, запорожцам отдать.

— Чтоб все царские городки на Самаре и левом берегу Днепра у Каменного Затона срыть.

О так! А Гордиенко с верными ему запорожцами ушел к шведам.

Петр приказал разорить «гнездо осиное», так он Сечь называл:

— Вольницы захотелось! Еще одни булавинцы объявились? Сжечь. Дотла.

Пошли полки драгунские полковника Яковлева, а с ними казаки малороссийские Игната Галагана вниз по Днепру. Переволочну разорили, все лодки пожгли, жителей перебили. Настала очередь Сечи. Запорожцы отвечали:

— Власть царя признаем, но в Сичь ни-ни.

Яковлев бросил драгун на штурм. Отбили его запорожцы. Тут облако пыли завидели, думали кошевой Гордиенко вернулся на подмогу, полезли сами. А то оказался Галаган со своими козаками. На плечах в Сечь ворвались. Галаган вперед выскочил, закричал:

— Кладите оружье! Бо всем помилование буде!

— Пес поганый! — отвечали запорожцы.

— Крестом клянусь! — не сдавался Галаган. — Во! — и перекрестился истово. Поверили запорожцы.

«И учинилось у нас в Сиче-то, что по Галагановой и московской присяге, товариству нашему голову лупили, шею на плахах рубили, вешали и иные тиранские смерти задавали, и делали то, что в поганстве, за древних мучителей не водилось».

* * *

Что случилось с Карлом тогда в феврале непонятно. Второй раз король подвергал себя прямой угрозе быть схваченным или просто погибнуть в бою. Карл и так никогда себя не жалел, бросаясь в гущу сражений, но за ним всегда следили, и отсекали противника, чтобы обезопасить короля. Столбняк, внезапно овладевший королем, прошел. А может это было просто испытание, что он придумал для себя. Но в тот же день он усиленно молился: