Уйгур спешно метнулся наперерез, заранее сгибаясь в поклоне.

— С прибылью вас, уважаемая, — произнёс он почему-то по-португальски.

Впрочем, через секунду Илья Ильич и сам догадался, что кодовая фраза сказана в расчёте на новенькую. Хотя и непонятно, когда и как уйгур успел разузнать, что старушка разговаривает именно на этом языке?

— Чен, нам нужна помощь, — пропела азиаточка. — Прежде всего — комната, где можно спрятаться и переодеться…

— Много постояльцев, комнаты остались только дорогие, — бессовестно врал Чен.

— Я заплачу, — простонала старушка, видимо более всего страдавшая от своего непристойного вида. — У меня есть деньги…

Илья Ильич вспомнил, что Афоня приодел его прямо в нихиле, и глянул на сыщика с запоздалой благодарностью. Хотя особой стеснительностью Илья Каровин не отличался и в случае нужды щеголял бы и голышом. Мёртвому стесняться нечего. А вот бабулька, похоже, попалась целомудренная, и сейчас двое азиатов безошибочно разыгрывали эту карту. Проще всего разувать раздетого, это всякий подтвердит. Можно было бы вмешаться, но Илья Ильич вовремя вспомнил, что старушке и так повезло — она миновала бригадников. А кореянке тоже есть-пить надо, да и уйгур на что-то должен содержать свою таверну. А ведь это штука недешёвая, недаром бывший ресторатор обходится без прислуги, делая всё сам.

Почему-то стеснительная старушка совершенно не обращала внимания на двух глазеющих мужиков, и лишь некоторое время спустя Илья Ильич сообразил, что столик, за которым они сидят, неожиданно стал приватным и посторонние просто не видят сидящих рядом клиентов. За чей счёт было создано это удобство, Илья Ильич гадать не стал. Во всяком случае, не за его.

— Как тебе девка? — спросил Афоня, кивнув на свою коллегу и нимало не опасаясь, что его могут услышать. — При жизни уличной проституткой была в Сингапуре, клиентов отлавливала с пол-оборота. А здесь сыщицким ремеслом занимается. Тоже ас — первый класс. На мужчин у неё нюх потрясающий, но и баб, как видишь, отлавливает.

Уйгур увёл новых постояльцев наверх, но уже через минуту вернулся с блюдом горячих китайских пельменей. И когда только успевает? Вроде бы никуда особо не торопится, кланяется по полчаса, а вот поди ж ты… Пельмени, положим, он прямо готовыми придумал, потому они и дешёвые, а вот с остальным — как управляется?

— Люблю повеселиться, особенно — пожрать! — возгласил Афоня, наваливая себе пельменей, обильно политых свежерастопленным маслом и сбрызнутых соевым соусом. — Налетай, — предложил он и Илье Ильичу, — подешевело!

А ведь в те времена, когда Афанасий служил топтунком в ОГПУ, ни одной из этих неосознанно цитируемых фраз в языке ещё не бытовало. Здесь обучился всезнающий сыскарь. Видимо, умение схватывать на лету новые словечки тоже было частью сыщицкого таланта. Илья Ильич вздохнул и, оставив мысль напроситься Афоне в напарники, принялся за пельмени.

* * *

Рассказывают, что чуть не всякий житель Города, оказавшись на мели, пытается заработать себе на воздух (прежде сказали бы: «на хлеб») сыщицким ремеслом. Но никто из случайных людей в этом деле не преуспел. Потому и бригадники снисходительно относятся к конкурентам, впрочем называя их браконьерами. Проситься к Афоне Илья Ильич не стал, самостоятельно тоже никаких шагов не предпринимал. Одно время, правда, гулять пристрастился не по городским улицам, а в нихиле. Примерно так же, как ходила Анюта, мечтая найти ребёночка или забрести ненароком на сказочную звериную полянку. Вероятность встретить новичка во время такой прогулки сродни надежде отыскать на берегу пригородной речушки килограммовый самородок золота.

«Работы в Городе полно!» — слова эти порой можно было слышать в разговорах, а вот найти работу оказывалось делом невозможным, да и платили за работу сущие гроши, поскольку в затылок каждому счастливцу дышала очередь конкурентов. Актёры и официанты, дизайнеры и бригадники, отвечающие за благоустройство города, — рабочих мест и впрямь было много, но ведь тот, кто работает, тот и не старится и, значит, на пенсию не уходит и места не освобождает. А из живого мира непрекращающимся потоком идёт пополнение: люди, желающие не только развлекаться на посмертном празднике, но и работать. И надо быть виртуозом своего дела, чтобы затмить предшественников и занять их место.

Илья Ильич сдался. Теперь он вёл ту жизнь, к которой привык за двадцать с гаком лет пенсионерства. Вставал, прибирался дома, шёл на улицу, где, сидя на скамеечке, неторопливо беседовал с такими же, как он, обывателями. Обсуждал городские события, но сам в них не участвовал, даже на гулянья не ходил. Скоро состарившееся, но ничем не хворающее тело почти не досаждало ему, просто усталость приходила слишком быстро.

Дома оставался самый минимум вещей, всё ненужное Илья Ильич вынес вон. Стащил во двор лишнюю посуду, отдал библиотеке заведённые было книги. Завернув в простыню, унёс подальше от дома подаренную картину. Картину подарил сосед — художник и непризнанный гений, в реальной жизни спившийся и здесь продолжающий прежнее существование. Ни в том, ни в этом мире ею картин никто не покупал, и гений раздаривал их всякому, кто соглашался принять дар. Шедевр, доставшийся Илье Ильичу, назывался «Невеста в разрезе. Вид слева». Картина изображала девушку в подвенечном платье, стоящую перед алтарём, и впечатляла натуралистическим изображением внутренностей, особенно рассечённого сердца, срисованного с телячьего, какое можно купить во всяком ларьке. Рассечённое сердце (недаром же — вид слева!) должно было символизировать безнадёжность одинокого чувства, но у Ильи Ильича оно стойко ассоциировалось с «Мясной лавкой» Снайдерса. Однако выбрасывать картину было неловко, и Илья Ильич делал это тайком.

Из ненужного на память о минувшем оставались только автоматный патрон, оброненный Илюшкой, когда он готовился к штурму Цитадели, и семь махоньких резных слоников, шествующих вдоль полочки орехового дерева. Тех самых слоников, что составляли суть первого его воспоминания и до последнего сопротивлялись всеистирающему времени в квартире позабытой тёти Саши. Пока слоники трубят — в жизни есть надежда и можно рассчитывать на лучшее. Настоящая слоновая кость — очень прочный материал.

Теперь Илья Ильич жил в основном за счёт родительских суббот. В начале июня беспамятный народ спохватывался, что об умерших тоже надо заботиться, и валом валил на кладбища. Приметный камень, на котором золотом была врезана анекдотичная фамилия: Каровин, — для многих служил ориентиром во время поисков родной могилки, а самому Каровину от каждого, кому он указал путь, доставалась серебристая лямишка. Горсть этих лямишек следовало растянуть на год. Как выглядит мнемон, Илья Ильич давно забыл.

В то утро он проснулся необычно рано. Полежал в постели, мысленно выпил кофе с молоком и съел бутерброд с ломтиком тамбовского окорока. На самом деле пить кофе или есть бутерброды ему не приходилось уже очень давно, поэтому Илья Ильич и приобрёл привычку представлять в воображении, что именно он съел бы на завтрак. Но даже фантазируя, Лукулловых пиров Илья Ильич не закатывал, стараясь по одёжке протягивать ножки и ограничиваться бутербродиком с сыром или ветчиной.