В то время как большинство женщин начинали носить волосы собранными в валик или тщательно завитыми, по вечерам надевая позолоченные сеточки для волос, Алиса оставалась верна своему стилю и оставляла распущенными гладкие блестящие волосы цвета воронова крыла. Ее стрижкой занимался шикарный модный французский парикмахер на Ринг-штрассе, но красила волосы она всегда сама и в одиночестве — представьте, если бы все узнали, что Лукреция фон Вольф, эта скандальная черноволосая искусительница, на самом деле красит волосы! И это было довольно интересно — маскироваться и становиться незаметной, чтобы потом идти в один из множества маленьких магазинчиков на окраине Вены и покупать краску для волос.

Зал был полон людей в яркой одежде, а в воздухе носилось приятное бормотание ожидающих концерта зрителей. Баронессу проводили в ложу, — которая была расположена очень близко к сцене, так что большая часть зала видела ее, — и находилась как раз напротив блестящего «Бернстайна». («Я не буду смотреть на тебя во время концерта, — серьезно объяснял Конрад. — Потому что, если я начну играть, я забуду обо всем, что меня окружает».)

Но он послал ей воздушный поцелуй, когда вышел на сцену, и Лукреция ответила ему своей уже ставшей знаменитой кошачьей улыбкой. Она смотрела, как он садится за рояль, нетерпеливо откидывая назад фалды фрака. Он снял тяжелые золотые запонки и кольцо-печатку из оникса и положил их сбоку от клавиш. Он выглядел красивым и аристократичным, а резкая строгость белого галстука и фрака очень шла ему.

Зал затих в ожидании. Некоторые были здесь только потому, что это было громкое событие, и их должны были там видеть, но очень много людей пришли оттого, что они действительно интересовались музыкой, восхищались Конрадом Кляйном и хотели услышать его новый фортепианный концерт.

Конрад растягивал ожидание, поправляя пюпитр, который можно было не поправлять, сгибая и разгибая пальцы, хмурясь на невидимое пятнышко пыли на блестящей поверхности «Бернстайна». Он абсолютно точно найдет момент, чтобы начать, и почувствует именно ту секунду, когда надо дать сигнал дирижеру, что он готов играть, а потом он опустит руки на клавиши, и его чудесная музыка заполнит зал. Алиса разделила с Конрадом лишь часть его мук, когда он писал «Песню Деборы». Она считала музыку действительно замечательной волнующей и молилась, чтобы она понравилась залу. Конрад будет обижен как ребенок, если почувствует, что зрители принимает песню не столь восторженно, как он ожидал.

Он поднял глаза и встретился взглядом с дирижером. А потом, в напряженной тишине, в тонкой атмосфере ожидания, резко и страшно прозвучали звуки с шумом распахнутых входных дверей и топота сапог в фойе.

Люди с бесстрастными лицами в пугающей форме полицейских Геринга заполнили зал и выстроились в цепочку вдоль стен. Зрители от неожиданности вскочили с мест, женщины начали в страхе плакать и хвататься за руки своих кавалеров, а четыре человека поднялись на сцену и окружили Конрада. Он вскочил на ноги, и Алиса услышала его голос: «Это неслыханно! Как вы смеете...» Но потом один из мужчин в форме, который, по всей видимости, был главным, сказал:

— Мы смеем все, что хотим, герр Кляйн. Солдаты СС сегодня вошли в ваш город. Вена больше не независима, и с этого дня вы все — часть Германии.

Зрители ахнули и замерли, и Алиса почувствовала, как страх начинает заполнять собой весь зал. Дирижер уставился на солдат, и даже со своего места Алиса видела ужас у него на лице. Тот человек сказал: Вена — часть Германии.

Алиса не хотела слышать ответ. Она уже выскользнула из ложи и бежала по коридору, который приведет ее на первый этаж, в главную часть театра. Она проклинала дурацкие туфли, которые так элегантно смотрелись и льстили ее самолюбию, но теперь казались ей ходулями. Она добежала до лестницы и остановилась, нетерпеливо сбросив туфли, а потом побежала вниз в чулках, не обращая внимания на голые, не покрытые коврами полы, потому что, даже если она порвет ноги в клочья, она должна попасть к Конраду.

Она бежала по последнему лестничному пролету и уже видела пустое фойе внизу. На секунду она заколебалась, но тут двери зала распахнулись, и солдаты СС, толкая Конрада на улицу, вышли из зала. Двери снова закрылись, и Алиса поняла, что другие офицеры все еще охраняли зрителей и оркестр. Пока Конрада не увезут?

Солдаты крепко держали Конрада, но он пытался вырваться из их рук. Его глаза горели, а черные волосы растрепались от борьбы и падали ему на лоб. Обычно такое случалось, только когда он работал. Он машинально пытался поднять руку и отбросить их назад знакомым нетерпеливым жестом, но солдаты крепко держали его. Все в Алисе бушевало при виде ничтожности этой сцены, и ее руки сами по себе сжались в кулаки. Она была готова вырвать горло этим солдатам своими накрашенными ногтями, но она оставалась там, где была, вся превратившись в слух, но вжавшись в стену, чтобы ее не заметили.

Конрад со злостью говорил:

— Куда вы меня ведете? В чем дело?

— Вы значитесь врагом Германии, герр Кляйн. — На этот раз Алиса уловила легкую ноту презрения в стальном голосе.

— Это смешно! Мне не интересна ваша политика!

Мужчина, которого Алиса приняла за главного, посмотрел на Конрада.

— Вы наполовину русский, — наконец сказал он. — Вы не отрицаете этого?

— Естественно, я этого не отрицаю. Мой отец был русским, — гордо ответил Конрад, как будто даже в такой отчаянный момент он мог вызвать в памяти старый империализм. — А моя мать была из Зальцбурга.

— Ваш отец был русским евреем, — холодно сказал конвоир, — следовательно, вы наполовину еврей. И вы пишете и исполняете музыку еврейского народа.

Холодный страх начал окутывать Алису. Музыка еврейского народа. «Песня Деборы»! Вот что он имеет в виду. Но ведь музыка не может быть тем, что волнует нацистов? Они ведь не арестуют человека за то, что он пишет музыку? Да, но они сжигали книги, которые якобы распространяли антинемецкие настроения, говорил ее разум. Они отбирают имущество и прослушивают телефонные разговоры.

— Мы поклялись фюреру, что безопасность Германии будет гарантирована, — говорил офицер, — и мы также поклялись сделать так, чтобы еврейско-большевистская революция низших рас никогда больше не была поддержана другими странами или их шпионами.

— Вы сумасшедшие, — со злостью сказал Конрад. — Я не революционер. Это самая фантастическая чушь, которую я когда-либо слышал.

— Мы не сумасшедшие. Мы подчиняемся приказам, и мы поклялись служить безжалостным мечом справедливости, карающим все те силы, которые угрожают сердцу Европы и которые угрожают Германии, — сказал конвоир, и Алисе показалось, что он повторял что-то, заученное наизусть. — Еврей, — презрительно бросил он. Алиса видела, как он подался вперед и плюнул Конраду в лицо.

Конрад вздрогнул, но свирепо и яростно глядел на солдат.

— Вы все сумасшедшие, — говорил он. — Ваш фюрер просто постулирует и притворяется очень важным, а на самом деле он ненормальный!