Мы ехали медленно — очень медленно, и молчали; и только когда стена почти уже скрылась из вида, уступив место маленьким деревянным домикам, казавшимся такими ничтожными и недолговечными на фоне этого каменного величия, я оглянулась последний раз, чтобы увидеть ее, и сказала:

— А может, они никуда и не уходили? Может, они все сейчас там, внутри, это же крепость, она гораздо надежней этих старых деревянных домиков, посмотри, какая она огромная, туда поместился бы весь этот маленький город, там наверняка есть все, что могло бы им понадобиться, — вода, крыша над головой, а эта стена, она бы их защитила, да?

— Не знаю, Анька, — ответил Сережа тихо и тоже посмотрел назад, — правда, я не знаю. Но было бы здорово.

Через два квартала на одной из боковых улиц мы увидели легковую машину, засевшую в снегу по самые колесные арки. Сережа сказал в микрофон:

— Погодите-ка, надо проверить, вдруг там остался еще бензин для Витары, — и остановился.

В этот раз на улицу больше никто не вышел — даже папа со своим карабином остался внутри, в теплой машине, настолько заброшенным и безлюдным выглядело это место. Держа фонарик в одной руке, Сережа, нагнувшись, другой рукой стряхнул примерзший снег, запечатавший лючок бензобака, и какое-то время возился с ним, открывая и запихивая шланг, но вскоре выпрямился и пошел назад, качая головой.

— Пусто, — сказал он коротко, садясь обратно в машину, и мы поехали дальше.

По дороге нам попалось еще несколько машин, таких же забытых и засыпанных снегом, но все они оказались бесполезны — наверное, потому их и оставили здесь, на улицах, вместо того чтобы загрузить вещами и уехать. Мне пришло в голову, что, если весь транспорт, который нам удалось отыскать в городе, состоит из этих нескольких машин, одна из которых к тому же оказалась жестоко раскурочена, с выбитыми стеклами, снятыми колесами и таким же пустым баком, как у всех предыдущих, наши шансы на то, чтобы найти где-то еще дальше к северу запасы топлива, которые остались бы незамеченными людьми, жившими в этих местах, совсем невелики. Судя по всему, те, кто здесь жил, уходя, забрали все топливо с собой, не оставив нам ни капли.

— У них тут где-то должен быть автовокзал, — сказал Сережа убежденно, — и лодочная станция наверняка есть, нам солярки еще хотя бы литров двести…

— Да где его искать, этот автовокзал, — тут же отозвался папа, — темень какая, хоть глаз выколи, и карты города у нас нет. Что там у тебя в навигаторе, Андрюха?

— Ничего у меня в навигаторе, — мрачно сказал Андрей, — карта неполная, у меня тут просто точка на трассе, никаких улиц, ничего. Не найдем мы.

— Хорошо, — сказал Сережа настойчиво, — давайте заночуем, а утром, засветло, найдем и автовокзал этот, и станцию — ну должно было остаться хоть что-нибудь!

— Времени сколько потеряем, — с сомнением сказал папа, — еще четырех нет, мы сегодня за день километров девяносто проехали от силы, с ночевкой и поисками завтрашними потеряем еще целые сутки. Мы и так еле ползем, достаточно одного приличного снегопада, и мы завязнем безнадежно. — Сказав это, он умолк, ожидая возражений, но Сережа по какой-то причине не торопился спорить с ним; наверное, потому, что мысль о том, что придется заночевать в этом пустом городе-призраке, и ему почему-то казалась неприятной — после длинной вынужденной задержки под Череповцом останавливаться на ночлег где-нибудь еще было страшно, словно, стоило нам остановиться, мы немедленно навлекли бы на себя какие-нибудь новые, неизвестные еще опасности и единственным способом избежать их было постоянное, непрерывное движение вперед.

— Погодите! — сказал вдруг Андрей. — У меня тут на выезде из города отмечена заправка. Если где-то еще и осталось топливо, это там.

Теперь мы пересекали город в узкой его части, зажатой с двух сторон между двумя озерами, и потому буквально через несколько минут он кончился — уже совсем стемнело, и мы, несомненно, проехали бы мимо красно-белой прямоугольной крыши, которую скрывала темнота и вездесущий снег, плотно залепивший почти все вертикальные поверхности, если бы не искали ее. Остановившись, мы вышли на мороз; когда Мишка распахнул заднюю дверь, пес выскользнул первым и желтой молнией понесся куда-то в сторону деревьев, за пределы яркого пятна света, отбрасываемого фарами наших машин, и растворился в темноте.

— Ну зачем, зачем ты его выпустил, — сказала я беспомощно, — теперь он не вернется!

— Да куда он денется, — улыбнулся Сережа, — пойдем лучше, посмотрим, что у них осталось.

— Так электричества же нет, — неуверенно сказал Мишка, выпрыгнувший на снег вслед за псом, — пистолеты, наверное, не работают?

— Тут где-то должен быть резервуар, — сказал папа, приближаясь, — ищите люки на земле, они обычно снаружи, ближе к дороге. Их могло снегом завалить, так что смотрите внимательнее.

Вначале мне показалось, что под всем этим снегом, в темноте мы не найдем никаких резервуаров, но буквально через мгновение Мишка торжествующе крикнул:

— Нашел! — и потом, после короткой паузы, сказал уже тише: — Только они какие-то странные.

Там, где он стоял, на снегу темнели три одинаковых серых крышки — две из них были откинуты, обнажая широкие прямоугольные проемы, и, заглянув в один из них, я увидела два круглых металлических колодца — маленький, густо ощетинившийся торчащими из него трубками, и второй, пошире, едва прихлопнутый круглым стальным люком.

— Отойди-ка, — быстро подходя, сказал папа Мишке и, с трудом опустившись на колени, поднял люк и принялся светить в него фонариком, — ничего не видно, темно, как у слона в заднице. Придется спускаться.

— То есть как — спускаться? — переспросила я. — Внутрь?

— Тут есть лестница, — папин голос гулко отражался от металлических стенок, — это обычная цистерна, Аня, просто закопанная в землю, и туда можно спуститься.

— Давайте я! — сказал Мишка умоляюще. — Я быстро, я пролезу, только дайте мне фонарик.

— Нет, — сказала я с ужасом, — даже не вздумай, я тебе не разрешаю, ты слышишь меня?

Не обращая на меня никакого внимания, папа выпрямился — в спине у него тут же что-то оглушительно хрустнуло — и, сморщившись от боли, протянул Мишке фонарик:

— Давай, Михаил, — и пока Мишка, скинув куртку и зажав фонарик в зубах, запихивался в люк, а я стояла рядом и думала — меня никто не слушает, даже он, мой маленький сын, больше не слушает меня, папа наставлял его:

— Спускайся медленно, внимательно смотри вниз, если там осталось топливо, ты должен его увидеть, понял? — и когда Мишкина голова совсем скрылась где-то внизу, в недрах ужасной цистерны, прокричал туда, прямо в люк:

— И не вздумай даже легонько задеть фонариком стенку — одна искра, и все взлетит на воздух! — А потом, обернувшись ко мне, окаменевшей от страха, сказал успокаивающе:

— Не волнуйся ты так, Аня, мальчишка тонкий, гибкий, все будет хорошо — он же не курит у тебя, нет? — и засмеялся, только, видимо, что-то такое было у меня во взгляде, отчего смех его захлебнулся в самом начале, и тогда он закашлялся — громко и хрипло. Замолчи, думала я бессильно, замолчи, я хочу слышать, что там происходит, в этой цистерне, я хочу слышать каждый его шаг по этой отвесной ненадежной лестнице.