Елисава старалась гнать прочь эти мысли, вспоминала еще одно мудрое речение апостола Павла: «…не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения». Но перед ней снова вставало лицо князь Ярослава, в памяти звучал его голос: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».

На пятый день путешествия, когда ладьи приближались к Любечу, Радога вдруг обернулся к Елисаве, сидевшей на корме, и взмахнул рукой.

— Смотри, Ярославна, сколько кораблецов! Никак сам Ярослав здесь!

Елисава приподнялась и действительно увидела, что пристань днепровского затона заполнена десятками, сотнями ладей. Любеч был приспособлен для сбора большого числа кораблей: еще двести лет назад тут, по преданиям, собирались челны-однодеревки, в которых первые князья Игоревичи возили через Греческое море продавать славянскую дань и свою добычу. Неподалеку шумела сосновая роща — урочище Кораблищи. Рассказывали, будто в прежние времена она была гораздо обширнее и что именно там вырубались бревна для будущих однодеревок. В некотором отдалении от реки на крутом холме стоял сам город, построенный теми же первыми князьями на месте, как говорили, старинного поселения, что на самой границе полянской земли, от которого остался старый жальник и разрушенное святилище Перуна. Под холмом раскинулся посад, постоянно растущий, как и все поселения на Днепре. По виду Любеч ничем не отличался от обычного погоста — те же «хоромы», только княжий двор пообширнее и защищен собственным валом и даже сухим рвом. В Любече жил когда-то князь Мстислав, брат Ярослава, а после его смерти город достался киевскому семейству. Старый, тесный, он давно уже не вмещал княжескую Дружину, и Ярослав хотел лично заняться его перестройкой Или поручить кому-то из сыновей — да все было недосуг.

Да уж, понятие «большая дружина» при Олеге было не то, что сейчас. Город, когда-то вмещавший войско для заморского похода, теперь прямо-таки трещал по швам. Луга были Покрыты шатрами и шалашами, дымили десятки костров, Везде мелькали некрашеные рубахи — людей собралось тысячи две. Как видно, князь Ярослав выступил в поход на Ловать, зная, что противостоять ему будет не только две сотни дружины Харальда, но и полоцкое войско. Несмотря на то что Елисава предвидела нечто подобное, сердце ее гулко забилось. Еще немного — и она увидится с отцом…

А может, не с отцом? Может, он не пошел в поход сам, а отправил кого-то из сыновей или воевод? Например, Изяслава, если тот еще не уехал к себе в Туров, или Севушку с кормильцем, или Вукола Божиловича. Кто бы ни был, Елисава чувствовала волнение и радость при мысли о том, что вот-вот увидит кого-то из родных или бояр, знакомых с детства. В то же время княжна с тревогой думала, как же будет обходиться без них за морем? Ведь она уехала навсегда и вернулась по чистой случайности! Мелькнула мысль, что здесь уже совсем недалеко до Киева, что можно съездить повидаться с матерью, с сестрами — несколько дней ничего не решат…

А ладья тем временем подошла к берегу — не возле города, где совсем не было свободного места, а поодаль, под ивами. Прибрежная полоска под крутым обрывом оказалась настолько узкой, что Радога, выпрыгнув первым, едва смог удержаться на склоне. Елисаве же, которой воевода подал руку, пришлось встать на толстую ветку ивы, склонившуюся над водой, и уже по ней добраться до узкой крутой тропинки. К этой же иве привязали ладью и пошли к городу. Сначала миновали стан ратников, варивших кашу после дневного перехода; здесь никто не знал Елисаву в лицо, и она, просто одетая, в обычном домотканом плаще из толстой шерсти, выкрашенном черникой, не привлекала внимания. А если кто из ратников и замечал хорошенькое личико, яркие голубые глаза и стройный стан, то предпочитал промолчать, наткнувшись взглядом на суровое, как обычно, красное от солнца лицо Радоги и топор у него за поясом.

В самом городе тоже было не протолкнуться, и Елисава начала примечать знакомые лица — бояре, кмети Ярославовои русской дружины. Она нередко бывала в Любече вместе с прочими родичами, поэтому хорошо знала, куда идти. По-прежнему прячась за плечо Радоги, Елисава надеялась добраться до княжьего двора незамеченной. Но напрасно.

— Один и Фрейя! — услышала она вдруг знакомый голос. Его обладатель говорил на северном языке. — Ивар сын Хакона! Это ты или твоя фюльгья?

Прямо перед ними стоял огромный рыжий Бьёрн, в новой шапке, почему-то прусского образца, в изумлении раскинув руки, будто пытался помешать «фюльгье» убежать.

— А где ты видел, чтобы фюльгьи разгуливали вдали от хозяев? — Ивар подошел к нему. — Если моя фюльгья здесь, то и сам я где-то поблизости, верно?

Приятели обнялись, и Бьёрн поверх головы Ивара быстро осмотрел идущий за ним отряд.

— И Альв здесь! И еще какие-то русины — вы их взяли в плен или они вас? Ивар, откуда вы здесь — ты и твоя фюльгья? Мы-то думали, вы уже пьете на свадьбе Магнуса конунга и прекрасной Эллисив. А ты вдруг вернулся! Кто-то из них передумал?

— Здравствуй, Бьёрн. — Елисава наконец вышла из-за спин полочан. Прятаться дальше не было смысла. — Мы не передумали, просто свадьба ненадолго откладывается.

— Эл… Эллисив… — Бьёрн вытаращил глаза, а потом повернулся и заорал во весь голос:

— Эйнар! Иди сюда, я тебе кое-что покажу! Иди, не пожалеешь!

Многие обернулись на шум, и уже через несколько мгновений вокруг них собрались приближенные ко двору киевского князя люди, знавшие его дочерей в лицо. Поэтому, когда Елисава в окружении изумленной толпы бояр и кметей Добралась до княжьего терема, сам князь Ярослав уже стоял на крыльце.

Отец! Все-таки он сам отправился в поход! У Елисавы Дрогнуло сердце, когда она его увидела — без шапки, без плаща, даже без своего посоха. Князь стоял, вцепившись в перила, и на лице его были изумление и тревога. Увидев старшую дочь, Ярослав торопливо спустился по ступенькам, особенно сильно хромая без опоры, почти пробежал через раздавшуюся толпу и обнял ее.

— Лисава! — осипшим голосом пробормотал он, и в глазах его она увидела тревогу и облегчение. — Дочь…

Ярослав прижал ее к себе, будто уже не чаял застать в живых, а Елисава неожиданно для себя заплакала. Она знала, что дела складываются непросто и что ей, знающей, каким образом отец попал на вершину власти, будет особенно трудно вести с ним предстоящие переговоры, — но все же это был ее родной отец. Поэтому, сколько бы крови, в том числе крови родичей, не сохло на его руках, она не должна забывать, что он произвел на свет ее саму, ее сестер и братьев, создал большую семью и любил ее, заботился о благе близких. Даже если он и совершал преступления, то ради того, чтобы его дети родились и жили в богатстве и почете. Бог рассудит. И Елисава, прижимаясь к отцовскому плечу и чувствуя такой знакомый, родной запах, навсегда отказалась от права судить о его делах. Кто же ему поверит, если не родные дети?

— Лисава! — повторил Ярослав, погладив ладонью ее затылок, будто хотел на ощупь убедиться, что его похищенная дочь снова с ним. — Господи! Ты здесь! Ну, как ты? Что с тобой?