слышите меня, прием. Гаврилова вызывает Макаров, у рации Макаров… Ваня, твой запрос не разобрали, не поняли… Если тянешь технику на буксире, разрешаю все оставить, иди на одной «Харьковчанке», на одной «Харьковчанке»… У тебя дома все нормально, у ребят тоже. Ваня, уверен, что молчишь из-за поломки рации, из-за поломки рации… Как понял меня? Прием… Ваня, дружище, каждый час буду выходить на связь, слежу на всех частотах. Твой Алексей Макаров.

Борис уронил голову на грудь, замер.

– Не поняли… – раздумчиво, самому себе сказал Гаврилов. – Жаль, что не поняли… Зови ребят. Начнем, сынок, все сначала.

Сергей Попов

Перед самым вылетом с Востока приятель-магнитолог подарил Попову бутылку спирта – лучше бы сам ее выпил. Всю ночь Сергей Попов просидел с Мишкой Седовым, день проспал, а вечером выбрался из дома подышать свежим воздухом – нет «Оби», ушла. Жалко! Друзей не проводил, не помахал рукой с барьера…

Долго проклинал он ту самую бутылку.

Неприятности начались с разговора в кабинете начальника экспедиции. Макаров и начальники отрядов слушали внимательно, задавали вопросы, уточняли. Того, чего Попов опасался, не произошло: никто не осуждал его, не упрекал за то, что он выбрал самолет. Прочитанное вслух письмо Гаврилова подтверждало: в обратный поход пошли только добровольцы, и никаких претензий к тем, кто улетел, у него нет.

– А Сомов и Задирако почему все же остались? – поинтересовался Макаров.

– Никитин нажал, – ответил Попов. – Уговорил в последнюю минуту.

– А тебя не уговаривал?

– Нет. А то бы я тоже остался!

Выпалил – и покраснел. Глупо прозвучало, по-мальчишески. Никто, однако, не усмехнулся, будто не слышали.

– Мне идти? – Тоже не самое умное сказал: начальство лучше знает, когда отпустить.

– А куда собираешься идти-то? – Макаров на этот раз усмехнулся. – Куликов, возьмешь его к себе?

– Обойдусь, – коротко ответил начальник аэрометотряда.

– Кто берет Попова?

– Я беру, – пробасил Сорокин, заместитель начальника по хозяйственной части. – На камбуз, мыть посуду.

– Чего? – Попов не поверил своим ушам.

– Заметано. – Макаров кивнул. – Иди, Попов.

– Шутите, Алексей Григорьич?

– Можешь идти!

Вышел – как с ног до головы оплеванный. Снял шапку, подставил сырому ветру разгоряченную голову. Он, Сергей Попов, штурман четырех трансантарктических походов, будет кухонным мальчиком? Дудки!

Тогда и начал проклинать подаренную бутылку спирта, из-за которой проворонил «Обь». Хлопнул бы на стол заявление – и будьте здоровы! Не было еще такого, чтобы один человек за всех мыл посуду. Каждый отряд по очереди обслуживал камбуз. Значит, решили наказать, отомстить за то, что не улыбается начальству, как другие… Кто другие – в голову не приходило, но было ясно, что они наверняка имеются. Еще пожалеете о Сереге!

Сутки валялся на койке в пустом доме (из транспортного отряда один Мишка Седов в трех комнатах жил), курил одну сигарету за другой. Утром следующего дня явился на камбуз.

– Чего делать? – буркнул, не глядя на шеф-повара Петра Михалыча.

– Работа у нас не простая, не всякому уму постижимая! – с обычными своими вывертами запел повар. – Запамятовал, ты по каким наукам главный у нас специалист?

– Брось трепаться, Михалыч!

– Высшую математику знаешь?

– Ну, и дальше что?

– Тогда прикинь: сколько воды нужно натаскать и нагреть, чтобы выдраить два котла и десять штук кастрюль?

Сплюнул от злости Попов и отправился за водой.

Попов не слукавил: подойди к нему Валера, попроси: «Оставайся, Серега», – остался бы. Ноги не шли в самолет, на каждом шагу оборачивался, прислушивался, не зовет ли кто, но никто не звал, даже проститься не пришли.

Ой как не хотелось улетать одному!

Самолюбие заставили и обида. Васе и Пете поклонились, ему – нет. Почему? Любили их больше? Ну, Петя, положим, ангелок без нимба, его всякий погладит, а с Васей близок разве что его кошелек. Кто на стоянках в инпорту не считал валюты для-ради приятелей? Он, Серега. Кого ни минуты в покое не оставляли, теребили: «А дальше что было?» Серегу. Кому из штурманов батя верил больше всего? Ему, Сереге! Так почему же не подошли, не сказали по-человечески: «Брось ерепениться, кореш, поползем вместе»? Ломал голову, не мог понять, почему им поклонились, а ему нет.

Между тем никакого секрета здесь не было.

Иной человек при первом знакомстве не нравится, даже вызывает антипатию: он как бы присматривается к новым товарищам, не торопится лезть в компанию и потому кажется высокомерным, много о себе мнящим. Но понемногу обнаруживается, что это вовсе не высокомерие, а сдержанность и скромность, высокоразвитое чувство собственного достоинства; в деле нет лучше таких людей. И уважение товарищей приходит к ним не сразу, зато надолго и прочно.

Другой же – с первой минуты любимец, он не ждет, пока его примут, – сам входит в компанию, заражает всех своей жизнерадостностью. Не человек, а дрожжи! Распахнутая душа – залезай, для всех места хватит! Но проходит время, и выясняется, что это внешний блеск – мишура, пленка сусального золота, под которой скрывается обыкновенная железяка. А жизнерадостность, веселость новичка – колокольный звон: отгремел и исчез, оставив после себя пустоту. И былое очарование уступает место равнодушию, которое тем глубже, чем больше обманулись товарищи в своих ожиданиях.

Таким был Сергей Попов. Но он этого не знал, так как размышлять, копаться в причинах и следствиях не привык; жизнь, пожалуй, ни разу не оборачивалась к нему сложной своей стороной. Повидал он немало, бывал во всяких передрягах, но обычно за чьей-нибудь широкой спиной, и поэтому легкость в мыслях и порою разгульная лихость не мешали ему лавировать меж многих подводных камней, встречавшихся на его пути.

Парень Серега был, в общем-то, невредный, а штурман просто хороший. Иначе Гаврилов не брал бы его третий поход подряд. Веселый, никогда не унывающий, Серега мог в трудную минуту снять напряжение немудреной шуткой, не обижался на критику – стряхивал ее с себя, как попавший под дождь кот стряхивает капли воды, и лишь в работе серьезнел – далеко не безразличен был к оценке своего штурманского ремесла. За исключительное умение точно определиться ему прощались и безудержное хвастовство, и цинизм, от которого коробило даже воспитанных не в цветочной оранжерее походников, и неразборчивость в средствах – простительная, когда Серега, например, стащил со склада три бутылки шампанского на день рождения бати и потом обезоруживающе признался в этом, и непростительная, когда дело касалось женщин. Даже Ленька, сам не святой, испытывал неловкость, слушая откровения штурмана, а Алексей однажды вспылил и в резкой форме сказал, что, если Серега «не заткнет фонтан», пусть пеняет на себя.

Так что отношение к Попову было двойственное: его очень ценили как штурмана и