Далландра обнимала ее, трясла ее, кричала на нее, пока та не замолчала. Эльфы расступились, пропуская кого-то вперед. Далландра подняла глаза и увидела Адерина. Ей показалось, что сейчас она потеряет сознание. Он был таким старым, таким худым, с совершенно белыми волосами, руками, похожими на птичьи лапы, с морщинистым лицом, похожим на старую кожу, долго пролежавшую на солнце. Она всхлипнула вслух, и это больше походило на поминальный плач.

– О боги! Я вернулась как раз вовремя, чтобы помочь тебе умереть!

– Я так не думаю. – Голос его был тихим, но сильным, моложе, чем лицо. – Мой народ стареет долго, и только потом умирает, Далла.

Тут колени у нее подкосились, она споткнулась, но удержалась на ногах, снова споткнулась, но Адерин схватил ее за руки и помог устоять.

– Сколько? – прошептала она. – Сколько лет меня не было?

– Почти две сотни лет.

Она запрокинула голову и завыла скорбно и яростно, как недавно Альшандра. Эльфы подхватили ее, поддержали и повели в лагерь. Энабрилья с Адерином вошли с ней в палатку.

– Сядь, Далла, – сказала Энабрилья. – Сядь и отдохни… Все станет лучше, когда ты сможешь подумать. Во всяком случае, ты свободна и снова вместе с нами.

– Ничего никогда не станет лучше, никогда!

Энабрилья и Адерин усадили ее на одеяла. Ослепнув от слез, она протянула вперед руки, он взял их в свои и сжал, его пальцы были такими негнущимися и тонкими. Она поняла, что уже никогда не сумеет ощутить нежные ласки его рук, которые так хорошо помнила, и снова начала плакать.

Далландра смутно почувствовала, что Энабрилья ушла, и подумала, что за прошедшие две сотни лет Бриль научилась быть тактичной… Далландра чуть не засмеялась этой мысли, задохнулась, снова зарыдала, пока, наконец, измученная и ослабевшая, не затихла. Она упала на одеяла и скрючилась в неудобной позе. Она слышала, как Адерин встал; потом он положил перед ней кожаную подушку. Далландра взяла ее, сунула себе под голову, легла на спину и стала молча смотреть на него. На его лице не отражалось никаких чувств, кроме глубокого смятения.

– Адо, прости меня.

– Это не твоя вина. – Он сел рядом с ней. – Я поражен, что они вообще тебя отпустили.

– У меня будет ребенок, ради него меня и отпустили. Это твое дитя, Адо. Мы зачали его до того, как я ушла. Для меня все эти годы прошли, как семь дней.

Теперь пришла его очередь плакать; но его рыдания звучали странно и хрипло, как у человека, который не думал, что ему когда-нибудь снова придется плакать. Ей захотелось кричать о несправедливости, но какой смысл выть, «это нечестно!», как это делала Страж Альшандра. Далландра медленно села и обняла его за плечи.

– Адо, не плачь, пожалуйста. По крайней мере, я вернулась и мы снова вместе. Мне так тебя не хватало!

– Меня или того юноши, которого ты оставила? – Слезы кончились, он повернул к ней лицо, этот старик, так похожий на ее возлюбленного. – Меня бы уже не было в живых, если бы не Эвандар. Он применил какой-то двеомер, чтобы я мог жить так же долго, как эльфы. Он только забыл об их молодости.

Адерин был в бешенстве, и Далландра понимала: он, конечно, будет это отрицать, но гневался он не на Стражей, а на нее. Она снова захотела заплакать, но сил уже не было.

– А как же ребенок? – прошептала она. – Ты будешь его ненавидеть?

– Ненавидеть? Что ты! Разве я могу! Ах, Далла, прости меня! Сначала я каждую ночь мечтал о том, что вновь увижу тебя, и я все придумывал, что скажу тебе, я нашел столько хороших слов о любви. Но годы тянулись, и я забыл эти слова, потому что потерял надежду увидеть тебя. А теперь у меня не осталось никаких слов. – Он встал и немного помедлил у выхода из палатки. – Прости меня.

Она почувствовала облегчение, когда он ушел, и через несколько минут уснула.

Шли дни, и Адерин наконец пришел к пониманию, что гневался он больше на себя, чем на Далландру или Эвандара. Он сравнивал себя с воином, который всю зиму напролет пил, пировал и отлеживал бока в дане у своего лорда, но вот пришла весна, кольчуга не налезает на разжиревшее брюхо, оружие кажется слишком тяжелым, а тут начинается война, и он не знает, как быть. За все долгие годы после исчезновения Далландры ему даже в голову не пришло посмотреть на другую женщину, он больше никем не заинтересовался. Никто не смог бы вытеснить из его сердца Далландру, это правда; но правда и то, что он никогда не задумывался о новой женитьбе, хотя закон эльфов позволял это после двадцати лет и одного дня ее отсутствия. Он мог обрести пусть не любовь, но дружбу и теплую привязанность. Он мог дать своему сердцу возможность жить, а не душить его работой, что все это время делал. Всю силу своего сердца, всю свою способность любить он мог бы подарить другой женщине, а он превратил их в нечто выхолощенное и отдавал ученикам и своим занятиям. Он поражался себе – Далландра вернулась а он не мог снова любить ее, хотя она дарила ему всю свою былую страсть. Если бы он захотел, она с готовностью вновь делила бы с ним постель, но он воспользовался ее беременностью как предлогом и спал один.

Ему не нужна была ее жалость, так он это себе объяснял. Адерин был уверен, что она жалеет его, старика, морщинистого и уродливого и не желал этого. Но сам забыв, что такое любовь, он не хотел, чтобы кто-то другой завладел ее сердцем. Дни складывались в месяцы, и ее беременность стала уже заметной, а он все больше превращался в отвратительную личность, и это пугало его, а сил остановить это превращение не хватало. Он видел, как становится ревнивым старцем, у которого молодая жена. Ни его мастерство чародея, ни его странные знания, ни могущество, ни глубокое понимание тайн вселенной или беседы с духами не помогали, когда он видел Калондериэля, остановившегося поболтать с ней. Тогда Адерин ненавидел его всем сердцем. Если он видел, что Далландра невинно улыбается какому-нибудь юноше, он желал, чтобы тот умер. Что же он будет делать, спрашивал он себя, когда младенец родится и Далландра вновь станет изящной и прекрасной?

Если бы он мог поговорить с Невином, старый учитель излечил бы его, но Невин был в Бардеке, занимаясь какой-то своей загадочной работой. Если бы они жили в Дэверри, среди человеческих существ разных возрастов, он, возможно, пришел бы в чувство, но здесь все были молодыми и красивыми кроме него, Адерина. Ревность съедала каждый его день и отравляла каждую ночь, но благодаря долгим тренировкам самодисциплины и самосознания одно он все же мог: не выставлять свою ревность напоказ. Рядом с Далландрой он всегда был спокойным и добрым, он не бранил ее и не мучил вопросами о том, где она была и о чем разговаривала с тем или иным мужчиной. (Через много лет он понял, что такое разумное поведение было худшим, что он мог придумать, потому что она принимала это за совершенное безразличие.) Подходил срок родов, и Далландра уже не могла уходить куда-то одна. Алар разбил временный лагерь у ручья с хорошими пастбищами неподалеку, чтобы дождаться родов. Далландра все больше времени проводила с другими женщинами, в особенности с Энабрильей, которая собиралась принимать у нее роды.