Я спустился в кабинет Госсекретаря РСФСР Геннадия Бурбулиса. Он только что вернулся от Ельцина и по его поручению стал звонить Крючкову. Подмигнув, перевел аппарат на громкую связь. Никогда я не видел таким Генку-философа. Он крыл матом тогдашнего начальника Владимира Путина и обещал, что если Крючков решится на штурм, то Бурбулис самолично натянет его уши на его же поганую жопу.

Крючков, не заводясь, отбрехивался устало и заверял, что все это провокационные слухи, никакого штурма не будет. И я подумал, что если бы он начался, Бурбулис не смог бы выполнить свое обещание. Скорее, наши с ним уши пришлось бы искать по углам этажа. Голос Председателя КГБ выдавал в нем сломленного человека. Решимостью якобинца там даже не пахло.

Те, кто активнее всех толкал людей к сопротивлению, потянулись со своими манатками в подвалы Белого дома! Туда охрана утащила и Ельцина — перед лицом возможной реальной опасности он из глыбы Вождя Сопротивления мгновенно сдулся до размерчиков ручной клади ФСО. Как вспоминал Коржаков, там их ждал накрытый стол, там же были Юрий Лужков с женой Еленой, Гавриил Попов и еще некоторые вдохновители сопротивления. Ели бутерброды, «запивая их… водкой с коньяком». Очень долго ждали сверху вестей о победе, почти до утра. Гавриила Попова, по словам Коржакова, пришлось выносить под белые ручки двум здоровенным охранникам, о других участниках застолья он умолчал.

Это метода всех интендантов от политики: взбудоражить народ, заставить его лезть под пули, мокнуть под проливным дождем и мерзнуть на баррикадах, а самим в это время сидеть в теплом укрытии, «запивая бутерброды водкой с коньяком». А выстоял народ, победил, и они выползают из убежищ, как стая жадных клопов из щелей, — отталкивают локтями победителей в сторону и начинают распоряжаться их собственностью, а часто и жизнью.

В распахнутом настежь кабинете премьера Силаева надрывались телефоны. Я зашел, включил свет — видны были следы поспешного ухода хозяина этого рабочего места. Снял трубку одного телефона — звонили с завода ЗИЛ.

— Что у вас происходит? — раздался сердитый голос. — Никто не может дозвониться до руководства.

— Идет совещание, — использовал я ложь во имя спасения авторитета российской власти. — Меня вот определили за координатора.

Где им дозвониться?! По руководящим кабинетам гулял ветер (кабинет Ельцина Коржаков предусмотрительно запер на ключ), только у Бурбулиса толкались люди — журналисты, депутаты. Они даже просили у него шахматную доску, чтобы сгонять партию-две назло гэкачепистам. Но Бурбулис, не очень-то поверивший Крючкову, приглушил в кабинете свет и предложил им спускаться вниз, на цокольный этаж — желающим там раздавали пистолеты. Только представить, как люди с пукалками выходят против мощных стволов и бронежилетов «Альфы»!

На ЗИЛе, оказывается, собрали большую группу рабочих — готовы двумя автобусами отправить ее на баррикады хоть сейчас. Какая будет команда из Белого дома? А что должен был ответить член правительства, не обронивший в панике совесть! Если бы штурм состоялся, эти люди могли погибнуть в ночной бойне, а если без штурма — зачем им зря мерзнуть под дождем? И я сказал, что отряды рабочих здесь до утра не нужны, а утром ситуация покажет.

Звонили с завода «Серп и молот» — тот же вопрос и тот же ответ. Интересовались обстановкой шахтеры из Подмосковья, ельцинский Свердловск не давал покоя: где все, чем надо помочь? Так я сидел с перерывами, как диспетчер, до момента, когда рассвело, и за окнами силаевского кабинета экономные американцы потушили свет на постройках своего посольства. Телефоны стихли, штурм не состоялся. История с ГКЧП — закончилась.

А ближе к завтраку позвонил домой и услышал: не зная, чем помочь отцу в опасной ситуации (по Москве тоже шли слухи о штурме), оба моих сына — Максим и Константин отправились поздно вечером к Белому дому и провели ночь на баррикадах. Моя жена не сумела их остановить. И не сомкнула глаз. А я-то думал, что вся моя семья спит без задних ног, и не беспокоился за нее.

Позднее Руслан Хасбулатов походя бросал в мой огород обвинения, будто я травил Ивана Степановича Силаева за его дезертирский поступок. Не было этого. Даже наоборот. Когда 21 августа в кабинете Ельцина обсуждали, кого вместе с Руцким послать в Форос за Горбачевым, Борис Николаевич многозначительно посмотрел на меня. И ждал согласного кивка моей головы. Но что-то противилось во мне этой поездке — или психологическая усталость или обычная лень.

— Горбачев с Силаевым одной крови, — сказал я вместо ответа и предложил: — Пусть наш премьер поедет и этим немного отмажется.

— Да, одной, — нейтрально подтвердил президент. — Поедет Иван Степанович.

Сразу же после путча Горбачев назначил Силаева руководителем комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР (одновременно он остался Председателем Совмина РСФСР). В качестве заместителей Михаил Сергеевич подпер его тоже своими людьми — Аркадием Вольским и Юрием Лужковым. И тут, как говорится, Остапа понесло. Собственность упраздненных после августовских событий ведомств и министерств стали распихивать по коммерческим структурам. Я, например, еле успел спасти от растащиловки имущество Министерства печати СССР.

А вместо решения насущных проблем и эффективных действий за сохранение остатков Союза Силаев втягивал нас в организацию каких-то суррогатов экономических образований. Сам занимался делом активно, затем направил в Алма-Ату своего посланника, и тот от имени России подписал документы о создании межгосударственного экономического сообщества. Можно было только аплодировать этому, если бы документы предусматривали механизмы сохранения прежних экономических связей и развития их.

Но никаких обязательств перед Россией республики на себя не брали, даже оставляли за собой право вводить ограничения на вывоз продуктов питания для РСФСР. А вот Россия должна была обеспечивать всех энергоресурсами — нефтью прежде всего. И по каким ценам? Нет, не по мировым, а по тем, за которые проголосовало бы большинство из девяти республик. Собрались бы, скажем, Украина, Таджикистан, Киргизия, Белоруссия, Узбекистан и решили, что быть цене российской нефти за баррель — 5 долларов. И мы обязаны были приставить руку к козырьку. Такая незатейливая попытка просунуть к нашим недрам кого-то через форточку.

Вот тут я не выдержал. На заседании правительства мы дезавуировали подпись силаевского посланника. И я предложил отправить Ивана Степановича в отставку с поста предсовмина России — пусть он сосредоточится на работе в привычной для себя горбачевской команде. Министры меня поддержали. Выступая на заседании правительства, я, естественно, припомнил и дезертирство премьера, и кое-что еще. По совокупности.

Какая же это травля! Это рабочий момент нормальной политической жизни, когда начальника не прилизывают подхалимажем, а требуют от него выполнения служебного долга. Со временем российская власть отвыкла от деловых отношений, и сейчас на подобный шаг министра приученный к раболепию подчиненных даже захудалый премьер отреагировал бы вызовом санитаров из «Кащенко».

Как и следовало ожидать, среди первых крупных решений Ельцина после путча была политическая казнь КПСС. Партия скомпрометировала себя связью с разгромленными мятежниками и находилась в полуобморочном состоянии. Теперь ее можно было брать голыми руками. Будут знать коммунисты, как восставать против своих вождей и учить их любви к Родине. Родина для вождей — это то, что оттягивает карман. Все остальное — плебейский патриотизм.