Довольно быстро я понял, что хранить все это у себя нельзя. Мы сложили все это в картонные коробки и перевозили от одного знакомого к другому. Со временем ситуация ухудшилась; уже потом, в 1990-е, я узнал, что с 1976 года за нами была слежка. Тогда я просто чувствовал опасность, вокруг шли обыски.

В 1978 году мне уже казалось, что за мной ходят по пятам, меня слушают и так далее. К этому моменту мне уже вынесли так называемое предостережение за антисоветскую деятельность. В общем, надо было что-то придумать. У меня был близкий друг, он и сейчас, по счастью, мне друг — Андрей Юрьевич Арьев, нынешний соредактор журнала «Звезда». И бесконечно надежный человек. Я рассказал ему про наш архив и попросил помочь. Он говорит: «Ну хорошо, все сохраню, но вряд ли смогу потом моментально это достать». Я согласился. К этому времени у нас уже набралось с десяток больших картонных коробок. И мы приехали в дом Наташи Ашимбаевой, моей приятельницы, у которой тогда хранился архив. Тогда она была сотрудницей музея Достоевского в Ленинграде, а сейчас его директор. Ее муж Володя Сергеев стащил сверху эти ящики, мы погрузили их в такси, потому что собственных машин тогда почти ни у кого не было, и Андрей уехал. Был архив и нет архива. Я особо и не думал о нем. Но прошли годы, позади были лагеря, уже существовал «Мемориал», и где-то в 1990 году мы встречаемся с Андреем, а он меня спрашивает: «Слушай, а архив-то ты собираешься забирать?» Эти коробки легли в основу диссидентского собрания «Мемориала». Конечно, сейчас у нас архивы в разы больше, но «ленинградская коллекция» — это отдельное место в истории, мы описали ее немного по-другому, но все наши первые карточки тоже сохранились.

Мой выбор неслучайно пал на сбор документов самиздата, я понимал, что их надо сохранить, потому что иначе они будут уничтожены. Многие мои друзья, которые занимались Серебряным веком, годами ходили собирали информацию об истории литературы этого времени. Леонид Чертков, Роман Тименчик, Лазарь Флейшман — их очень много было вокруг меня. Это была большая московско-ленинградская компания людей, которые уже тогда, понимая, что в архивы не пускают и XX век закрыт, собирали массу информации. Конечно, это не могло не коснуться и меня. Я изучал историю революционного движения в России, декабристов, народовольцев. Но стоило мне заглянуть в начало ХХ века, а уж тем более советского периода — информации практически не было.

Был такой прекрасный историк поколения 1920— 1930-х годов Андрей Николаевич Шебунин. Он оказал на меня сильное влияние. У него было несколько арестов, а в 42-м он умер в лагере, но есть версия, что был расстрелян. Я помню, стал писать статью о Шебунине, куски его архива на удивление оказались открытыми. И я нашел там много фамилий людей, которые ему писали, стал собирать о них информацию и наткнулся на кампанию против историков и краеведов 1930 года.

Я стал копать дальше, и выяснилось, что в архивах разных краеведов много писем от тех людей, которые когда-то по этим делам были сосланы, а потом уже писали своим родным, друзьям в Москву и в Ленинград. Так я потихонечку приблизился к XX веку, мне открылись новые проблемы. И я стал ходить по людям и записывать разные рассказы. Мне удалось найти даже соловчан 1920-х годов. Получилось, что я довольно много занимался тем, что потом стало официально называться устной историей. Я записал большое количество мемуаров и выяснил, что люди хранят дома какие-то воспоминания, документы и готовы этим делиться. Так у меня появилась идея сделать сборник, в котором можно было бы опубликовать разные материалы об отечественной истории. И тут встал вопрос — а где наша граница? Нижняя понятно — 1917 год, другая власть. С верхней было сложнее, но мы тоже быстро ее нашли. Это 1968 год, когда начала выходить «Хроника текущих событий». Но «Хроника» была про сегодня, а мы собирали документы про вчера.

Среди людей, которые за это взялись, гуманитариев по образованию было очень мало. Разве что Валерий Сажин, который был тогда сотрудником отдела рукописей Публичной библиотеки. Но было много моих друзей, скажем, химиков по профессии, но увлеченных русской литературой, Ахматовой, Мандельштамом. Был такой Сергей Дедюлин, он потом много лет работал в «Русской мысли» в Париже, Александр Добкин, тоже химик, который впоследствии стал издателем альманаха «Минувшее». Был среди нас школьный учитель Феликс Федорович Перченок, замечательный человек, географ. Он был немножко старше нас и занимался историей науки. Потом нашу идею подхватила группа московских друзей.

21 августа 1968 года, в день ввода войск, я оказался в Тарту. И там познакомился с Саней Даниэлем, которому было тогда семнадцать лет и он приехал поступать в университет. Экзамены он сдал замечательно, но его все равно не приняли по приказу свыше. Мы провели с ним какое-то время в Тарту, а через несколько дней случилась демонстрация на Красной площади, в которой участвовала его мама. А папа тогда сидел.

Спустя годы мы приехали в Москву к Сане и его маме, Ларисе Иосифовне Богораз, которые поддержали нашу идею — собирать архив. К Ларисе Иосифовне мы приехали, потому что незадолго до этого она написала открытое письмо Андропову о том, что ей известно об уничтожении документов и она будет собирать их и публиковать. Замечательное письмо, абсолютно коррелирующее с нашими тогдашними настроениями. Наше дело во всей этой истории — сохранить память о том, что возможно сохранить, и представить ее обществу. Свои сборники мы так и назвали — «Память».

Вокруг него возникла большая московско-ленинградская компания. В Москве это были Лариса Иосифовна и Саня в первую очередь, Алексей Коротаев и мой товарищ филолог Дмитрий Зубарев. Для первого выпуска замечательные мемуары передала нам уезжавшая тогда Люда Алексеева. В то же время мы сошлись с Михаилом Яковлевичем Гефтером, который официально покинул тогда свой Институт истории и раньше всех сроков вышел на пенсию.

Выяснилось, что материалов очень много, несмотря на то что к документам не пускают. Мемуары текли рекой, появились люди, которые сотрудничали с нами постоянно. В самом начале мы договорились с Наташей Горбаневской, чтобы она была нашим представителем. Когда вышел первый том, он был переиздан в Нью-Йорке Валерием Чалидзе. Тогда появились официальные рецензии, что это какая-то мистификация, такого не могут издавать в России.

Мы все одновременно делали тысячи дел, кто-то специализировался на истории партии, кто-то на религиозно-философских кружках, а кто-то на истории кооперации. Начиная со второго тома руководителем издательства стал публицист и редактор Владимир Аллой, который эмигрировал в 1976 году. Но пять томов нашего сборника «Память» вышли благодаря ему.

Я очень много занимался историей социалистического подполья 1920-х годов. Их всего было несколько сот человек, я нашел пять или десять из них. И так получилось, что благодаря мне они, которые только слышали друг о друге или многие десятилетия не виделись, смогли встретиться. Это была важная вещь — свести вместе этих социал-демократов, которых я находил: кого-то в Полтаве, кого-то в Москве, кого в доме инвалидов. Левое подполье 20-х годов — удивительные люди, я все время записывал за ними рассказы. Но и этого не хватало. Главный тематический журнал «Социалистический вестник» издавался тогда в Берлине. Поэтому я быстро наладил контакт с иностранцами и не боялся с ними общаться.