– О Боги! – заломила свои толстые руки Эйгейз.

– Очень жаль слышать такое, – произнесла Инос. – Бурные политические моря – не его стихия. Ему бы удить рыбу в собственном маленьком прудике и оставаться в мире со всем миром.

– Верно подмечено! – согласился сенатор.

Для своего возраста это был хорошо сохранившийся мужчина, живой и подвижный. Единственное, что в нем казалось необычным, так это маленькие усики – редкость среди импов. Не отличаясь высоким ростом, сенатор излучал удивительную силу.

Вернувшись домой и обнаружив в своей гостиной чудом воскресшую родственницу, да еще замужем за джинномсултаном, вельможа внешне ничем не выказал удивления. Он устроился в любимом кресле и выслушал Инос очень внимательно, но никак не прокомментировал ее повествование. Зато детально изложил события в Круглом зале.

– Теперь ты, наверное, хотел бы узнать подробности моей истории, – заторопилась Инос.

– О нет, – отказался сенатор. – Сначала, и как можно быстрее, ужин. Вечерком к нам присоединятся и другие слушатели. Так что готовься говорить до рассвета, – улыбнулся сенатор. – Заранее предупреждаю, мы – люди любопытные.

В ответ Инос радостно улыбнулась и почувствовала себя спокойнее. Этот великолепный дом насквозь пропитался духом Кинвэйла – под влиянием то ли Эйгейз, то ли общепринятого стиля жизни имперской знати; но в любом случае комфорт действовал; умиротворяюще. Эйгейз, мимоходом отдав распоряжение, снабдила свою обнищавшую родственницу достойным гардеробом, но что важнее всего, дочь сенатора выпросила у живущей по соседству герцогини умелую гримершу. Полностью скрыть следы ожогов конечно же было нельзя, но теперь каждый мог при желании притвориться, что не замечает этих мерзких рубцов.

Азак, неподвижно сидя подле жены, за весь вечер не проронил ни слова. После ужина он прервал напряженное молчание, спросив:

– Это точно, что Калкор умрет завтра от руки тролля?

Ипоксаг глянул на султана и погладил усы пальцем:

– Так запланировано. Гладиаторские бои как таковые были запрещены еще указом отца нынешнего императора. В то время я был маленьким мальчиком, но один бой успел увидеть. Однако, несмотря на запрет, бои устраиваются, но нелегально. Этот тролль, Морд о’Грул, на настоящий момент – признанный чемпион. Он может противостоять четырем импам или двум джотуннам. Его хозяин, узнав о предложении вступить в поединок с однимединственным человеком и к тому же на очень выгодных условиях, был в восторге. Ни его, ни тролля не устрашил такой известный боец, как Калкор.

– Тогда откуда сомнения? – поинтересовалась Инос.

– Говорят… – вздохнул Ипоксаг. – Боги знают, кто распускает сплетни! Но прошел слух, что удар у Анджилки случился неспроста.

– Хранители? – содрогнулась Инос.

– Может быть, – пожал плечами сенатор. – Кто еще осмелится использовать колдовство в Эминовом Круглом зале, подле Опалового трона… Либо это дело рук Четверки, либо – отпетого безумца.

– Калкор? Ты полагаешь, что Калкор – колдун?

– Я ничего не полагаю. Говорю вам, это слухи и только слухи. Но похоже, Анджилки, узнав о последнем правиле, намеревался отказаться от дуэли, а Калкор, кажется, так и рвется в битву. Этот человек либо выжил из ума, раз приехал в Хаб, либо имеет за пазухой средство, чтобы в нужный момент сбежать, а регент не учел всех возможностей пирата. – Мрачно усмехнувшись, Ипоксаг поднялся со стула. – А может, и то и другое? С него станется.

* * *

В ту ночь в доме Ипоксага лампы горели допоздна. Народу собралось так много, что Инос даже не всем успели представить. Присутствовали и родственники, и друзья, и просто приятели, и соратники по политическим интригам, в том числе некоторые вельможи. По крайней мере, один маркиз там точно был. Впрочем, в Хабе благородное происхождение не являлось решающим фактором, не то что в остальной части Империи. В столице брали в расчет реальную силу, иначе говоря, влияние, а его сенатор имел предостаточно. Ипоксаг унаследовал несколько титулов, но он не утруждался ими пользоваться. Гости слушали в благоговейном молчании. Народу было так много, что кресла стояли рядами.

Как ни странно, но юный преторианец, сменивший латы на камзол, тоже торчал в зале. К этому парню все обращались по имени – Тиффи, и, как поняла Инос, он, был старшим сыном Эйгейз. В новом облике дамского угодника он выглядел и вовсе наглым юнцом. За обедом Тиффи флиртовал с Инос, возмутительно игнорируя Азака, бросавшего на парня убийственные взгляды. Не в силах забыть о своем изуродованном лице, она почувствовала к нему благодарность за добрые побуждения. Сейчас он, как и все прочие, сидел и молча слушал рассказ Инос.

Сенатор расположился в своем любимом кресле в первом ряду слушателей, запасшись большим бокалом вина, основательно разбавленного водой. Напротив него на софе устроились Инос с Азаком. Девушка снова рассказывала о своих приключениях, но гораздо подробнее, чем в первый раз, а публика слушала ее с величайшим уважением.

Инос удивлялась, насколько подробно она помнит обо всем, что с ней приключилось, и она добросовестно говорила и говорила… Даже упомянула о том, чего Азак и не знал вовсе – о магическом окне, о Рэпе и пророчествах, даже о проклятии Азака, хотя он строжайше запретил ей говорить об этом. Вот о своем волшебном слове она не упомянула, потому что с некоторых пор стала подозревать, что нет у нее никакого слова, а есть лишь миф о нем. Однако в одном месте она все же подтасовала факты и со смущением убедилась, что сенатор учуял ложь, чутьчуть шевельнув бровями. Не решаясь заклеймить Азака как убийцу – всетаки он был ее мужем, она поклялась ему в верности и не могла теперь предавать его, – она исказила истину, заявив, что Рэп умер от ран.

Азак был неподвижен и молчалив, как мраморная статуя. Он находился в логове врага, среди могущественных вельмож Империи, и Инос понимала, как нелегко ему смирить свою непомерную гордыню и оставаться вежливым. Что он испытывал, отвращение или ненависть, она точно не знала, но Азак, будучи сам властителем, прекрасно распознавая власть и наверняка, разглядывая сидящих перед ним вельмож, подмечал каждый штрих их поведения и учился разгадывать их слабости. Мудрый обязан знать своего врага.

Большая гостиная отличалась особой пышностью. В простенках между окнами сверкали хрустальные зеркала, усиливая яркость светильников. Тончайший фарфор сервизов мягко мерцал на столиках, инкрустированных драгоценными породами дерева; прочая мебель была очень удобна и изящна. И все же неуловимый налет респектабельности невольно старил все вокруг: краски ковров казались поблекшими, а потолочные фризы – пожелтевшими. Это был не отлакированный декор Кинвэйла и не залитое солнцем великолепие Алакарны; это было благосостояние, уверенное в себе, давно укоренившееся в цитадели власти величайшего государства Пандемии.

Когда Инос добралась до конца повествования, у нее от напряжения саднило горло и пришлось выпить несколько чашек чаю, прежде чем боль унялась. Свечи основательно оплыли, догорев чуть ли не до основания. Ее ожоги под слоем краски воспалились, щеки и подбородок болезненно пульсировали. Инос боялась, что грим поплывет. Девушке очень не хотелось походить на горгулью. Но ей оставалось только привыкать к своему уродству, чтобы както жить дальше… До чего же нелегко будет сделать это!