Каково же было изумление Кола, когда, подойдя на станции к газетному лотку, он увидел лицо своей бывшей мачехи, которое смотрело на него из черной траурной рамочки. Кол вздрогнул и прочел: «Убита Алена Ветлугина».

Кол машинально расплатился за «Московский комсомолец» и раскрыл его на первой странице, как будто надеялся прочесть что-то другое, будто он мог неправильно понять смысл заголовка. Но нет. Он все понял правильно. Сначала вся редакция «МК» выражала соболезнования и оплакивала утрату, которую понесла вся Россия, затем в «подвале» помещалась, как всегда, острая статья Александра Зинкина.

Кол стоял у перрона с раскрытой газетой в руках и мучительно соображал, что делал он позавчера, то есть в день убийства его бывшей мачехи, и почему он так и не собрался позвонить ей и извиниться за скандал. А ведь собирался… да все откладывал, пока не стало поздно.

Весь вчерашний день Кол мучился одновременно от головной боли, страха перед негреевскими боевиками, от безысходности своего положения, к которым примешивались угрызения совести из-за Алены. Ну не могла же она действительно украсть эти драгоценности. В глубине души Кол не сомневался, что отец подарил их молодой жене.

И теперь, когда он узнал, что Алену убили, на душе стало совсем гадко. Одно дело поссориться с живым человеком, зная, что потом можно извиниться, помириться, все исправить. Теперь было уже ничего не исправить. Алена так и ушла, обиженная им.

«Но кто же мог ее убить и за что», — думал Николай, когда первый шок прошел. И ни на минуту ему не пришло в голову, что он тоже может оказаться среди подозреваемых. Последние два дня он не появлялся дома и потому не знал, что его разыскивает вся милиция, и московская, и областная.

Он сложил газету и сунул ее в карман, вернулся на дачу и поехал в Москву. Там он спустился в метро, и ноги как-то сами собой понесли его на станцию «Ленинский проспект». Кол вышел и направился к дому, где еще вчера жила Алена. Трудно сказать, зачем он это делал, может быть, хотел запоздало извиниться если не перед самой Аленой, то перед ее духом.

Перед домом и под аркой собралась довольно порядочная толпа людей, пришедших почтить память всероссийской Аленушки. Многие плакали, некоторые принесли цветы.

Кол протолкался через толпу и увидел, что дальше дорогу перегородил омоновец в пятнистом камуфляже. Николай не стал рваться вперед, потому что хорошо помнил, что во двор можно попасть через территорию детского садика, куда в свою очередь можно попасть через известный ему пролом в ограде. Не прошло и пяти минут, как Шакутин спокойной неторопливой походкой проходил по двору к подъезду Ветлугиной. Никто не обратил на него внимания.

Кол открыл дверь подъезда и увидел, как белый меховой комок метнулся под лестницу и там замер.

— Мурашка! — воскликнул Кол. — Тебя выбросили! Иди сюда, хорошая моя кошечка.

Мурашка жалобно мяукнула, впервые за много часов услышав от человека ласковые интонации, и пошла к Колу. Он взял кошку на руки — ее густая шубка из белой уже успела стать грязно-серой, а два ее глаза, зеленый и синий, так поражавшие зрителей всего бывшего СССР, смотрели испуганно и одновременно скорбно.

— Не бойся, — сказал Кол, прижимая зверюшку к себе. — Пойдем домой, я тебя накормлю. Хотя и дома-то у меня никакого толком и нет.

В дверях он столкнулся с коротко стриженным мужчиной в форме офицера, который был значительно старше остальных омоновцев. Он взглянул на Кола, и тому показалось, что два его стальных глаза пробуравили его насквозь.

— Кто такой? — спросил мужчина отрывисто, как будто прошил Николая автоматной очередью.

— Да я… вот… тут… — он хотел было соврать, что он живет в этом подъезде, но сообразил это слишком поздно.

Офицер отвернулся от него и позвал кого-то из охраны.

— Задержать для установления личности, — отрывисто бросил он и, больше ни разу даже не оглянувшись на Николая, вышел из подъезда. Больше Кол его не видел, но понял, что ничего хорошего ждать не приходится.

Продолжая держать Мурашку на руках, он вышел из подъезда. К нему немедленно подошли два омоновца с самыми решительными намерениями.

— Пройдемте, — спокойно сказал один, указывая на стоявшую во дворе патрульную машину.

— А… — заикнулся Кол, показывая на кошку.

— Я сказал — пройдемте, — не повышая голоса, повторил парень в камуфляже.

— Девушка! — крикнул Кол, обращаясь к худенькой очень коротко стриженной девчушке в черных брючках и маечке. — Это Мурашка, кошка Алены.

Девушка двинулась было к Колу, но охранник не пустил ее.

— Отдайте кошку! Кошку пропустите! — закричали в толпе.

Омоновец, не говоря ни слова, мотнул головой, и девушка просеменила к Колу и осторожно взяла у него из рук Мурашку. Кошка цеплялась за рубашку Кола, но затем, поняв, что сопротивление бесполезно, подчинилась.

Кол повернулся и пошел к ожидавшей его патрульной машине, где по требованию показал паспорт. Сидевший в машине омоновец крикнул кому-то:

— Передай Романовой, что взяли Шакутина.

Только теперь до Кола стало доходить, что он подозревается в убийстве своей знаменитой мачехи.

13.00. Следственный изолятор

Турецкий всерьез ни одной минуты не считал, что убийцей, в равной степени исполнителем или заказчиком, может быть Николай Шакутин, а уж когда увидел его, с безвольно висящими вдоль тела руками, то и вовсе уверился в том, что на убийство этот парень просто не способен. Кишка тонка.

— Какие у вас были отношения с мачехой? — спросил Турецкий.

Николай долго и путано, перескакивая с одного на другое, рассказал, как Алена, а в те времена начинающая журналистка Лена, впервые появилась у них дома, как он ревновал к ней отца, а ее к отцу, потому что тоже был в нее чуточку влюблен. Как отец внезапно умер, когда Кол служил в армии, как потом разменивали квартиру.

— Да вообще-то отношения были ничего, — закончил он.

На самом деле Турецкого интересовало другое. И даже не скандал, которые Николай учинил на лестнице у Ветлугиной в ночь накануне убийства. Больше всего его занимало происшествие на Востряковском кладбище.

— А вы-то откуда знаете? — удивился Кол.

— Мы все знаем, — начал было Турецкий, но потом все-таки объяснил: — Олег Золотарев теперь работает в моей группе.

— Олежка? — поразился Кол. — Уже? А я его все за мальчишку считал.

Александр Борисович предъявил Николаю фоторобот Скунса, сделанный Моисеевым.

Кол с минуту разглядывал его, затем растерянно почесал в голове:

— А черт его знает, он это или нет… Он же там, на кладбище, в вязаной маске был. Да и темнело… Не разглядишь как следует. Но глаза светлые, жесткие такие. Не, не скажу… — Он бессильно развел руками. — Да они же все, эти крутые, одинаковые. Вон, на омоновцев посмотрите, все на одно лицо.