Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.

– Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.

– Вы последовательны, – сказал Фрисснер.

– Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я – офицер, и я воюю.

– Я тоже офицер, хочу заметить.

– И я, – подал голос Богер. – Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.

– Смеетесь, – процедил Ягер. – Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.

– Нельзя ли прекратить этот разговор? – робко спросил Замке, икая с похмелья.

– В самом деле, – поддержал его Фрисснер. – Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?

– Подите к черту, – сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.

«Не хватало, чтобы он спятил, – подумал Фрисснер. – В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».

Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:

– Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.

– Я знал русского ученого, – вставил Замке, – по фамилии Эдельман.

– Еврейского ученого, – поправил Макс.

– Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…

– Копает небось своих допотопных ящеров, – Богер пожал плечами. – Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.

– Могли и мобилизовать, – сказал капитан. – Дела русских совсем плохи.

– Черт…

Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…

– Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.

– Поговорите с проводником, – попросил Артур. – Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.

Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.

– Спросите у него, куда исчезла дорога.

Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.

– Дайте-ка карту, – сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.

– Это еще что?! – шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.

– Аномалия? – задумчиво пробормотал капитан. – Нет, это что-то странное…

Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.

– Не обращайте внимания…

Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.

– Я такое видел. Ничего страшного.

– Но где дорога?

Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг – вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.

– Вам плохо? – участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.

– Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…

– Полноте, – сказал Фрисснер. – Как ваш желудок?

– Вроде бы ничего.

– Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…

– Нет-нет!

– Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? – спросил капитан с улыбкой.

– Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…

Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.

Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.

– Привал, – скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. – Обст!

Унтер-офицер уже спешил к командиру.

– Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.

– Все спали, господин капитан.

– Все? – Так точно

– А вы?

– Я – нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.

– Какое у вас образование, Обст? – неожиданно для себя спросил Артур.

– Да собственно, никакого, господин капитан. – Обст был смущен. – Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.

– Война быстро двигает по службе, да?

– Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.

– Ну и как?

– Да ничего… – Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. – Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…

Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.

– Что это там?

Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.

Фрисснер резко обернулся.

Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.

– Что там? – спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил – особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.

Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.

– Ну и что он хотел сказать? – риторически спросил Артур.