* * *

Впереди темнел брошенный колодец, почти утонувший в стеблях жирной крапивы. Раннее осеннее предвечерье раскрасило небо золотым и лиловым, а тускнеющие травы казались почти серыми, будто кто-то выпил из них весь цвет. Игнеде было непривычно на новом коне, я чувствовал это, но вслух она не жаловалась, за что я зауважал её чуть больше. А ещё, мне казалось, она печалилась из-за покинутой кобылы – неужели думала, что можно резко развернуть жизнь, не отдав ничего взамен? Господин Дорог не любит, когда люди пытаются поменять задуманный им узор, но иногда всё же можно договориться даже с ним, заплатив соответствующую цену.

Пока мы ехали прочь от Топоричка, я думал: что, если Огарёк не придёт к колодцу? Ловил себя на странном ощущении, будто у меня отнимают что-то бесполезное, но успевшее стать дорогим, и злился, что всякая чепуха мешает мне трезво размышлять о пути Игнеды к Мохоту и о моей охоте на скоморошьего князя.

К моему облегчению, Огарёк всё-таки пришёл. Маячил в высокой лебеде его тёмный силуэт, то выглядывал из-за травы, всматриваясь в сторону селения, то втягивал голову. Мы поприветствовали друг друга кивками – не стали понапрасну болтать, хотя, думается, Огарёк просто продолжал дуться и намеренно ничего мне не сказал. Я подхватил его – лёгкого, как огородный соломенный пугач, – и посадил на пса. Мне стало радостно от того, что ничего худого с мальцом не случилось.

Игнеду мы пустили вперёд себя, но так, чтобы в случае чего я мог достать выстрелом её обидчиков. Переодетая, на новом коне, она с каждой минутой менее походила на княгиню, старалась, наверное, держаться так, как простые люди. Вернее, любой, кто бросит на неё мимолётный взгляд, ни за что не догадается, что перед ним – жена верховного, а вот при более близком знакомстве, конечно, проницательный человек мог бы о чём-то догадаться. Я немного успокоился и больше не считал, что нас никто не должен видеть рядом, но хотел, чтобы и Огарёк почувствовал себя лучше и понял, что появление княгини не способно изменить что-то в нашей… дружбе?

Игнеда умчалась за поворот, растаяла серой точкой, а потом вдруг вернулась, поскакала нам навстречу, и на лице у неё был написан истинный ужас.

– Страстогор нашёл? – спросил я, когда она поравнялась с нами. Конь с трудом развернулся на повороте, взрыхлил землю на узкой тропе. Игнеда стала ещё бледнее, чем обычно.

– Там… увидишь, – выдавила она.

– Если безликие, то мы не боимся их, – браво выступил Огарёк из-за моей спины.

Я по привычке шикнул на него и пустил Рудо осторожной рысью. Чем бы ни было то, что так напугало Игнеду, нужно быть осмотрительными. Я зажал в зубах пару звёзд, а одну руку положил на кинжал.

Впереди что-то светлело, но не стояло на тропе, а будто висело в воздухе. Обступающий тропу лес бросал густую сизую тень, и только подобравшись достаточно близко, я разобрал, что на дубовом суку висел человек.

Женщина, если точнее. А если ещё точнее – то, что недавно было женщиной.

Кто-то раздел её и отсёк руки по самые плечи. Земля под повешенной пропиталась чёрной кровью, и на тропе пахло мерзко, как на задворках лавки мясника. Отрубленные руки перевязали грубой бечевой и повесили ей на шею, только перекинули за спину, будто сложенные крылья. На мёртвой серой коже отчётливо виднелись рисунки-перья, даже трупные пятна не смогли перекрыть кропотливую работу мастера.

Я слышал, как Игнеда отбежала в кусты, чтобы опустошить желудок. Меня и самого затошнило и затрясло, но не от отвращения, нет – от ярости лютой, вздыбившейся внутри ледяной волной.

Так не должно быть никогда. Так не бывает. Мы же соколы, княжьи любимцы, и даже нечистецы нас тронуть не смеют… но кто-то осмелился.

Убитой была Пустельга.

Глава 17

По совести

Мгновения затянулись. Тварь стояла недвижимо, Ним и сам будто врос в землю, скованный ужасом. Велемир прижал к себе Мейю и рывком оттащил в сторону, а Жалейка, напротив, упрямо склонил голову и выступил вперёд.

Тварь нацепила на себя клок кожи с чужого лица, сделала шаг, надломленный, неполноценный, будто её ноги держали невидимые путы. Глаза то гасли, то вспыхивали, тварь издавала влажные, захлёбывающиеся звуки и содрогалась всем телом, словно разрывалась между желанием что-то делать и попыткой устоять на месте.

– От… От…

– Штиль! – рявкнул Велемир. – Беги! Скорее!

– Она хочет сказать, – откликнулся Жалейка. Он не сводил с твари глаз, и Ниму на какой-то безумный миг показалось, что это именно взгляд Жалейки удерживает её от нападения.

– Отдайте… сокола, – медленно, с трудом выдавила тварь. Её голос был густым и хриплым, слова давались тяжело, словно горло забилось слизью и землёй. Тлетворный запах стал ещё крепче.

– Нет у нас соколов, проваливай! – крикнул Жалейка. – У меня это… нож! Воткну тебе в глотку и не поморщусь!

Он действительно вынул откуда-то грубый, явно собственноручно вырезанный из кости нож.

– Не хочу… никого… уб-би… вать, – проскрежетала тварь, надламываясь на каждом слове. От неё так несло разложением, что Ним подумал: а не прогнило ли насквозь всё её нутро? Если так, то как она вообще может двигаться и говорить?

– Так не убивай, иди с миром и дружков своих уводи! – Жалейка осмелел и сделал выпад ножом.

– Бегите! – прошипел Велемир. – Не теряйте времени!

Тварь осела на колени, будто ей подрезали жилы, и протянула иссохшую, покрытую чёрными струпьями руку.

– Со… кола…

Внезапно существо осыпалось на землю, словно у него вынули хребет, и в считанные мгновения обернулось комьями ослизлой плоти, завёрнутой в ветошь. Жалейка поражённо смотрел на свой нож.

– Издохла… Но я её даже не трогал! Ты это видел? Что за…

Только теперь, когда твари не стало, жуткое оцепенение отпустило Нима. Он попятился, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, упал на четвереньки и трусливо, по-собачьи отполз к Велемиру с Мейей. Велемир положил руку ему на плечо.

– Худо тебе, Штиль?

Ним сглотнул и судорожно замотал головой.

– П-порядок… Кажется… Она… Она хотела меня.

Со стороны Коростельца продолжали доноситься крики, и Велемир рывком поднял Нима на ноги.

– Давай, шевелись. Уходим отсюда. Жалейка!

Жалейка вскинулся, сунул нож за пояс и побежал, высоко задирая длинные ноги.

Велемир тянул Мейю за руку, а Нима и Жалейку подгонял выкриками. Полевые травы доставали почти до пояса, стопы путались в стеблях, под ногами попадались кочки кротовых нор, и напуганные куропатки вспархивали с земли, квохча и нелепо хлопая пёстрыми крыльями. Ним плохо понимал, куда бежит и что будет делать после, – все мысли занимала страшная, явно давно мёртвая тварь и её странные слова. «Сокола»… Ним ощущал тяжесть, с какой соколий камень бился по груди, и сжал его через ткань рубашки. Не может, нет, не может такого быть. Неужели это всё из-за сокольего камня? Но как она его почуяла? Выходит, и те, кто был до неё, шли на зов камня? Или всё это – простое совпадение?

– Сюда! – крикнул Жалейка, выбиваясь вперёд и указывая рукой на берёзовую рощу, белеющую за полем. – Там… есть где укрыться.

Мейя спотыкалась, падала на колени, но Велемир продолжал тащить её с завидным упорством, и сам ни разу не оступился, только оглядывался, привычно хмурясь, и подгонял задыхающегося Нима.

Только добежав до первых тонких берёзок и скрывшись за переплетением калиновых ветвей, низко склонённых под тяжестью налитых алых гроздей, они отважились сбавить шаг и перевести дух.

– Чего ты там об укрытии говорил? – Велемир недоверчиво глянул на Жалейку, помогая Мейе обирать приставшие к одежде семена растений.

Жалейка пытался восстановить сбившееся дыхание, упёршись руками в колени. Кудрявые волосы растрепались, закрывая почти всё лицо.

– Там, – он мотнул головой, указывая глубже в березняк, – ворожея живёт. Укроет, напоит и совет мудрый даст. Глупо мимо пройти, раз уж сюда занесло.

Ним застонал и с размаху